Укротитель гувернанток

Не буду вдаваться в подробности, почему в то дождливое и холодное лето, дразнящее москвичей, истосковавшихся по теплу, редкими жаркими деньками среди череды унылых и проливных дней, мне пришлось неотложно и оперативно искать себе подработку. То есть понятно, что произошло это из-за катастрофической нехватки денег, но почему случилась эта самая катастрофическая нехватка я и не буду вдаваться в подробности. Не буду вдаваться в подробности, почему в то дождливое и холодное лето, дразнящее москвичей, истосковавшихся по теплу, редкими жаркими деньками среди череды унылых и проливных дней, мне пришлось неотложно и оперативно искать себе подработку. То есть понятно, что произошло это из-за катастрофической нехватки денег, но почему случилась эта самая катастрофическая нехватка я и не буду вдаваться в подробности. Мое финансовое положение, всегда крайне не стабильное, периодически опускалось до отметки, когда я обреченно доставала свой небогатый «НЗ», спрятанный в долларовом эквиваленте между страницами книги «Общий курс математического анализа»**_, написанной и насчитанной неизвестной бригадой авторов-математиков и изданной в дурном переплете. Подобной конспирацией полностью исключалась возможность случайного «натыкания» кого-то на моё денежное хранилище, так как никто и никогда, находясь в здравом уме, не выберет этот литературный изыск – я была уверена - среди множества глянцево-зазывных, ярких и пестрых переплетов других книг, соседствующих с «Общим курсом математического анализа». Конечно, про тайник знала мама, считала его самым очевидным для воров местом в квартире, и частенько предлагала мне более оригинальное, на ее взгляд, место для хранения богатств – в шкафу между глаженными пододеяльниками. Я скептически хмыкала на её предложение и отказывалась от него, как бывалый шпион бывалому шпиону объясняя это тем, что в моей комнате крайне редко бывают озабоченные математики, находящиеся в постоянной жажде цифровой информации, которые, едва переступив порог, с радостным воплем кинутся к вожделенному «Общему курсу…», дабы унять свою жажду знаний. Да и, если честно, теория вероятности практически исключала успех потенциального математического фаната поживиться моим «НЗ», так как срок хранения денег в «Общем курсе…» был крайне не велик (как, собственно, и сумма денег) и был привязан ко дню зарплаты прямопропорциональной связью. Обычно спустя неделю после получения кровно заработанных средств и за эту самую неделю спустя эти самые средства на какие-то непонятные потребности, я изумленно обращалась к своему любимому «Математическому анализу», бережно хранившему мои, отложенные на черный день, денежки, судорожно пытаясь вспомнить, где это я так шиковала все семь дней, если рассчитывала на эти, уже потраченные,деньгипрожить весь месяц, и почему мой черный день приходился обычно на десятый день после зарплаты. Но вернёмся в наше плаксивое лето. За окном – косой дождь, на кухне – мама читает мне лекцию на тему «Ты не умеешь жить!» (я её не слышу, но ей-богу могу повторить то, что она говорит, слово в слово), на кресле уютно спит сытый Барсик, накормленный адской смесью из овсянки и кильки в томате, телефон молчит, «Общий курс математического анализа» не содержит ничего, кроме формул и теорем, до зарплаты еще две недели, я - уже в долгах – сижу за столом в своей комнате перед раскрытой газетой объявлений: отпросилась на работе на один день (девчонки прикроют), чтобы найти подработку. Прожив на свете двадцать с лишним лет, причем с достаточно внушительным «лишним», я впервые столкнулась с проблемой поиска работы через газету. Ну, так сложилось, не будем отвлекаться на неважные для дальнейшего повествования детали. Так вот газету с объявлениями я открыла впервые, а потому сказать, что я была удивлена – это ничего не сказать. Я была ошарашена, шокирована, сбита с толку. Все эти «без в.о. не о» (без высшего образования не обращаться) и «тр.д.г.о.» (требуется диплом государственного образца) поразили меня необычайно, я физически ощутила собственную ущербность перед этим многоликим царством аббревиатур и алфавитных шифровок, и уже готова была сдаться буквенному войску, когда наткнулась на это спасительное объявление: «Ищем гувернантку для мальчика четырех лет по имени Станислав. Только на выходные. Желательно девушка. Адрес-телефон». Сердце моё предательски ёкнуло, подавая сигнал «это то, что надо!», и я расслабленно улыбнулась: «Нашла!» Начнем с того, что по ряду причин мне страшно понравилось само объявление. Оно выглядело очень выгодно на фоне других подобных предложений, которые из экономии средств начинались, как правило, с глаголов в повелительном наклонении, типа «сидеть с ребенком пяти лет» или «работать помощницей по хозяйству», и я сразу терялась, воспринимая данные предложения практически как приказ и сразу представляя толстую дородную тётку в старом халате и заляпанном фартуке, которая по-военному строго заставляет меня сидеть! с ее пятилетним отпрыском или помогать! ей по хозяйству. А тут так мягко, издалека, мол, ищем, знаете ли, одну особу, очень бы хотелось найти… Во-вторых, меня поразило само слово «гувернантка». Не знаю, какие ассоциации с этим понятием у Вас, дорогие мои читатели, но у меня перед глазами мгновенно ожил образ Джейн Эйр из любимой одноименной книги Шарлотты Бронте, образ некрасивой, но бесконечно преданной своему хозяину девушки, которая была счастлива самим фактом служения любимому человеку. На себя я тут же примерила роль кроткой, скромной, глазки в пол, ручки молитвенно сложены на груди, девушки и усмехнулась. Да, вживаться в образ мне, при моем достаточно взбалмошном характере, придется долго. В-третьих, в объявлении зачем-то было указано имя ребенка – Станислав. Стас. Стасик. Создавалось впечатление, что не я одна полный профан в области объявлений: похоже родители мальчика, составляя свой газетный шедевр, тоже плохо представляли, о чем следует писать, и на всякий пожарный указали имя сына. Можно подумать, если бы он был Мишей или Сашей потенциальных гувернанток это бы отпугнуло, а вот на Станислава они валом повалят. Что касается моей скромной персоны, то меня искренне позабавило это имечко. До знакомства с четырехлетним Станиславом, для меня это сочетания букв в отношении живого человека не представлялось возможным, так как моя мама называла «стасиками» всех без прописки проживающих в нашей квартире тараканов. И по вечерам, бывало, во время идиллического семейного просмотра сериалов, она вдруг порывисто вскакивала с дивана, на ходу подбрасывая ногой свой стоптанный тапок ловким профессионально-жонглёрским движением, успешно ловила его рукой и с индейским гиканьем бросалась колотить тапком по шкафу. Это была охота на зазевавшегося стасика. А иногда она вдруг остолбеневшим взглядом всматривалась в стену и, багровея, как полководец перед войском, которое давно пора послать в атаку, кричала: «Оля! У меня радикулит! Вон он! Убей стасика!» и всё порывалась всучить мне свой стоптанный тапок. Я не член «гринписа», но, узнав о моем существовании, гринписовцы, наверное, сделали бы меня своим талисманом: органически не могу совершить убийство ни одной живой твари, будь то комар, только что напившийся моей крови, или наглый таракан, так не вовремя решившийся на променад. Я тут же начинаю позорно хныкать и, отталкивая мамин тапок, причитать: «Я не могу-у-у, он же живо-о-ой». Мама тогда отворачивается, обиженно поджимает губы и, я уверена, внутренне считает меня хрестоматийной тряпкой. В-четвертых, большой удачей был тот факт, что район, в котором уже три года проживал Стасик со своей семьей, был совсем рядом – две остановки на автобусе. В общем, я позвонила и договорилась с приятным женским голосом о встрече. Собиралась я туда как на ответственное свидание. Сначала несколько часов потратила на выбор наряда, остановившись, наконец, на строгом летнем костюме серо-мышиного цвета а-ля мери Поппинс, по недоразумению оказавшемся среди пестрого цветастого ассорти моего гардероба. Это был единственный приличный вариант, состоящий из скромной узкой юбки ниже колена и пиджачка с целомудренным декольте, при котором можно было свободно наклоняться к ребенку, не боясь, что мой третий размер будет моментально предоставлен на суд общественности. Затем я долго определялась с прической, потому что справедливо рассудила, что мои обычные два хвостика выглядят слишком легкомысленно при таком наряде, и в результате соорудила из волос нечто строгое, зализанное и утянутое в пучок, но с кокетливо торчащими непослушными завлекалочками, придающими прическе вид легкой, нарочитой растрёпанности. И, наконец, подрисовав себе правдоподобно-здоровый румянец (загаром в то лето я так и не обзавелась), одолжив мамины серые «лодочки» под цвет костюма и вооружившись старомодным зонтиком с деревянной ручкой, **я, вся такая красивая и с претензией на элегантность, отправилась в соседний район с целью знакомства с будущим подопечным. В успехе сего мероприятия я была уверена: уж что-что, а хорошее впечатление я производить умела._ Потеряв несколько минут перед кондитерской в раздумьях, не купить ли им мой любимый фруктовый торт, отвергла эту идею: в конце концов, я иду на собеседование, зачем заранее подлизываться к будущим работодателям? И ровно в назначенное время (люблю пунктуальность) я бесстрашно вдавила розовую пипку звонка, расположенного перед дверью, обитой несвежим дерматином, и с приветливой улыбкой, адресованной глубоко сидящему в двери «глазку», стала послушно ждать ответа. Маленькая миловидная девчушка с удивленным веснушчатым лицом открыла дверь, и я сразу пожалела, что не купила торт. Привет, - сказала я наигранно весело и ласково, - мама дома? Вы по объявлению? – не отвечая на мой вопрос, спросила она и, дождавшись, пока я кивну, добавила. – Проходите, я и есть мама, но не смущайтесь, меня все за ребенка принимают. Маленькая собачка до старости щенок. Пока я, бормоча нелепые извинения, боролась в прихожей с мамиными неудобными лодочками, не желающими расстёгиваться, девушка, которую я мысленно окрестила «Пеппи-длинный-чулок», убежала на кухню, откуда и крикнула мне, чтобы я проходила в комнату._** Справившись наконец с неподдающимися босоножками, я осторожно поскрипывая половицами прошла в открытую дверь и скромно устроилась на большом кресле, так как помимо него и огромной кровати с журнальным столиком там ничего не было. В момент, когда меня осенила мысль о том, что я ошиблась дверью, Пеппи, устало улыбаясь, возникла в проеме двери: А я Вас потеряла, Ольга Александровна. Ну, я смотрю, с нашей спальней Вы уже познакомились, пойдемте теперь в комнату. Я и так проклинала себя за несообразительность, а нотки гордой усмешки, почудившиеся мне в ее голосе, окончательно пошатнули мой боевой настрой и поколебали мою стопроцентную уверенность в том, что я все же смогу произвести должное впечатление. Давайте для начала ещё раз познакомимся, а то мы все как-то заочно, по телефону. Я – Светлана Анатольевна, - сказала Пеппи и я еле сдержалась, чтобы не прыснуть или хуже того – не расхохотаться в голос. «Светлана Анатольевна» была моей ровесницей, но выглядела лет на двенадцать, а потому эта напыщенная манерность и нарочитое демонстрирование дистанции меня с одной стороны забавляли, а с другой - вызывали неприятные ощущения от осознания чужой закомплексованности. Маленькая собачка слишком явно выдавала себя за волкодава. Беседовали мы довольно долго. Сначала я выдержала профилактический обстрел вопросами – Светлана Анатольевна жаждала узнать меня получше и не стеснялась вызывающе-пристально рассматривать мою скромную персону, но надо отдать ей должное - вопросы были достаточно толковыми, как, впрочем, и мои ответы. Затем Пеппи, высокомерно раскинувшись в огромном кресле, в недрах которого она выглядела совсем уж маленькой девчушкой, играющей во взрослую тетю, объяснила ситуацию: им нужна нянечка для ребенка только на субботу-воскресенье, так как каждые выходные они с мужем уезжают на дачу к её маме, где помогают с огородом и строительством бани, а Стаса брать с собой не могут по причине того, что бабушка - страстная кошатница, и вместе с ней на даче проживает семь длинношерстных кошечек, а у Стасика аллергия на всё четырехлапое и мяукающее. Отдав должное моей деликатности – я с первого раза удовлетворилась ее объяснениями, не задав больше ни одного вопроса (я же видела, что дело там не чисто), она быстро перевела тему, а я вежливо позволила ей это сделать, избавив бедную Пеппи тем самым от щекотливых ощущений, сопутствующих посвящению незнакомого человека в тайны семейной жизни.**_ В целом, собеседование прошло довольно успешно, хотя меня по-прежнему сильно напрягало то, что мы с ней, две молодые девчонки-ровесницы, сидим и активно косим под интеллигентных женщин бальзаковского возраста, чинно беседующих за чашечкой кофе. В прихожей хлопнула дверь. Ой! – радостно хлопнула в ладоши Пеппи, на минуту выйдя из образа Светланы Анатольевны. – Станислав вернулся. Они с папой гуляли. Вот сейчас и познакомитесь… Меня рассмешила постановка вопроса: не папа гулял с сыном, а Станислав с папой.**_ Моя безотказная фантазия тут же состряпала забавную картинку: маленький мальчик стоит перед здоровенным папашей, ковыряющим в носу, и отчитывает его за то, что тот шастал по лужам… Станислав влетел в комнату и застыл как вкопанный, глядя на меня. Живые глазёнки из-под пушистых ресниц ошарашенно буравили меня в упор, позволяя и мне в свою очередь восхититься невероятным сочетанием темно-зеленых глаз и огненной шевелюры - непослушные рыжие вихры смешно топорщились под мятой кепочкой, которая была ему явно мала; футболка и шортики нуждались в стирке – видно с лужей я угадала, а на щеке алела свежая царапина. На ножках у малыша я увидела синие гольфики, натянутые выше колен, - и пропала. Эти гольфики поразили меня в самое сердце своим мультяшным сюжетом и тем, как забавно виднелись они в дырочках домашних сандаликов. За эти гольфики, которые он упрямо натягивал выше колен, я впоследствии прощала ему всё: перевернутую на пол кашу, сломанные игрушки, драки в песочнице, обрезанные листья несчастной «драцены», домашней пальмочки с длинными угловато-игольчатыми нитками верхушки, и бесстыдно-откровенное закладывание меня своим родителям, ярым противникам физических наказаний, что «она меня сегодня отслёпала»… Я полюбила его безоглядно, слепой материнской любовью, замешанной на поклонении и умилении, в первую же минуту. Что там скрывать, Стасу я тоже понравилась**_: выйдя из ступора, он моментально сконцентрировал свое внимание на мне, мы познакомились, и – спасибо детскому неумению скрывать свое любопытство – он уже не отходил от меня ни на шаг. Стоит заметить, что папе Стасика – зеленоглазому высоченному верзиле я тоже пришлась по вкусу, что не пришлось по вкусу Пеппи, которая, ревностно сверкнув глазами, холодно сообщила мне, что мой первый рабочий день приходится на следующую субботу. Обсудив напоследок все формальности с зарплатой, изучив месторасположение всех кастрюль и сковородок (ведь все два дня нам со Стасом предстояло еще и кормиться), я благополучно отбыла домой. Всю следующую неделю я прожила в любовном томлении и страстном ожидании выходных. Наступила долгожданная суббота, и я, не скрывая своей радости, на полных правах вступила в должность гувернантки._** Мы со Стасом проводили родителей, нагруженных тюками с краской, сумками с одеждой и корзинками с провизией, на дачу, помахали вслед отъезжающей «девятке» и самодовольно переглянулись. С этого момента началось наше трехмесячное соревнование в буйстве фантазии, состоящее из регулярных испытаний на прочность и пригодность моих педагогических способностей, наш еженедельный аттракцион детских безумств и невероятных открытий, наше ассорти обучающих игр и откровенного бесенятсва, наше бесподобное время свободы и самостоятельности, ограниченное шестичасовым возвращением родителей с дачи… Стас оказался очень разговорчивым и развитым не по годам ребёнком, и от общения с ним я всегда получала истинное удовольствие. Словом, друг от друга мы находились в постоянном эйфорическом восторге, и, разлучаясь на неделю, болезненно скучали и жили предвкушением следующей встречи. Стас, этот виртуоз хулиганства, эта четырехлетняя бестия, был невероятно умен и изобретателен. Он мастерски жонглировал моими слабостями.**_ К примеру, сначала он безбоязненно создавал в детской глобальный хаос и грандиозный бедлам, зная, что я не терплю беспорядка, потом, слушая мои возмущённые нравоучения во время совместной с ним уборки, начинал жалобно поскуливать, зная, что я не переношу детского плача, и я бросалась к нему, маленькому крохе, чтобы успокоить и убедить, что тётя Оля его любит-любит-любит, а он, понимая, что давление на жалость удалось, продолжал меня доводить, шмыгая носом и доверительно рассказывая о перевернутом горшке с цветком, который вместе с землей похоронен под ковром. И я, бросив незаконченную уборку в детской, мчалась в спальню, чтобы до прихода родителей успеть эксгумировать усопший цветок и пропылесосить место захоронения. Чувство ответственности, и без того воспитанное во мне сверх всякой меры, в отношении чужих детей усиливалось многократно. Я боялась оставлять его без присмотра даже на минуту_**, а потому моя и без того не скудная фантазия работала на полную мощь, выдумывая различные поводы для того, чтобы ребенку было интересно именно там, где в тот или иной момент времени нахожусь я. К примеру, кухня оказалась неиссякаемым источником поводов для игр, которые я, пожалуй, когда-нибудь запатентую, но с вами, дорогие мои читатели, так и быть, по секрету поделюсь. Игра «Самый меткий картофелечист»_**. Правила: кто удачней кинет почищенную картофелину в кастрюлю с холодной водой, находящуюся на приличном расстоянии от кидающего. Чем дальше от вас стоит кастрюля, тем больше игра нравится Стасу и тем меньше игра нравится мне: последствия водной бомбежки убираю, естественно, я. Игра «Индейцы племени Кальве»**_. Правила: весь ассортимент кетчупов, сметан и майонезов, имеющийся на полках холодильника, наносится на лицо в виде индейской боевой раскраски, и пока вождь (кто в доме вождь?) по имени «Великий поедатель обеда» радостно обозревает себя в зеркале и орёт вам ценные боевые кличи из своего шалаша, сооруженного под столом с низковисящей скатертью, у Вас есть шанс успеть приготовить обед. Игра «Пельменное бинго»**_. Правила: открытую упаковку не размороженных пельменей предлагаете ребенку с вопросом: «Кто следующий на съедение?», дитё засовывает ручку в упаковку и достает по одному пельменю, который вы на его глазах отправляете в кипяток. Но бывали дни, когда фонтан моих идей иссякал, фантазия давала сбой, система зависала, и тогда я, не сумев удержать Стаса на кухне, вынуждена была носиться за ним по всем комнатам**_, отнимать остро-опасные предметы, которые он где-то откапывал, снимать со штор в спальне родителей, уговаривая тихонечко порисовать в кухне, выманивать его из-под дивана, дразня конфетами, и, в качестве завершающего аккорда, обедать сгоревшими котлетами или пережаренной рыбой. Вся эта обугленная романтика меня, конечно, раздражала, но другого выхода я не видела. Иногда боязнь оставить Стаса без присмотра приобретала форму паранойи, и тогда я - как бы это поделикатней выразиться - приобщала его даже к моим вынуждено-нечастым походам в туалетную комнату.**_ Скрываясь за дверью с изображением писающего мальчика, я заговорщически подмигивала Стасончику, призывая его в партнеры по игре «Вот я просуну под дверь туалетную бумагу, и, спорим, ты не поймаешь её с той стороны», и под аккомпанемент его победных воплей от завоевания бумажных трофеев пускала пугливую струю. ОСА**_ окончание следует..._**