Страсти по-редакционному

Для такого консервативного человека, как я, перемена места работы - это штука, посильнее, чем бессмертный Фауст не менее бессмертного Гете. В силу некоторых обстоятельств мне проще изменить семейное положение - читай, очередной раз выйти замуж, чем сменить родной до отвращения трудовой коллектив на какой-то иной, неведомый и потому пугающий. Тем не менее... Для такого консервативного человека, как я, перемена места работы - это штука, посильнее, чем бессмертный Фауст не менее бессмертного Гете. В силу некоторых обстоятельств мне проще изменить семейное положение - читай, очередной раз выйти замуж, чем сменить родной до отвращения трудовой коллектив на какой-то иной, неведомый и потому пугающий. Тем не менее... Тем не менее, случилось то, что можно назвать невероятным, хотя это было вполне очевидным. Мне сделали деловое предложение, от которого я не смогла отказаться. Это во-первых. Во-вторых, во все еще родной редакции меня заездили так, что впору было взмолиться:”Ребята, да пристрелите же меня!” Не высказала я эту просьбу вслух по одной-единственной причине: никто бы ее не выполнил. И не потому, что пожалели бы патрона, а потому, что - неинтересно. Ну что такого: негромкий хлопок, дырка в голове - и гражданская панихида. Мое начальство предпочитало любоваться зрелищем медленной и тяжелой агонии. Впрочем, о вкусах не спорят. А в-третьих, на мою несчастную голову свалилось то, что в просторечьи именуется служебным романом, и что никаким боком ни в какие мои жизненные планы не вписывалось. Хотя бы потому, что давным-давно усвоила и исповедую нехитрое житейское правило:”Не гадь там, где ешь”. В данном же случае дело обстояло совсем скверно: хозяйка издания, дама приятная во всех отношениях, за моральным обликом своих сотрудников следила так, что любой монастырский пансион, как впрочем и любой монастырь, могли отдыхать. Малейший намек на какие-то там лирические отношения был чреват санкциями: от чисто финансовых до предложения выметаться на все четыре стороны. К сожалению, новообретенный поклонник оказался чрезмерно настойчивым и никакие аппеляции к здравому смыслу не действовали. Зато в избытке имелись совершенно необязательные “примочки”: выяснение отношений в редакционных кабинетах и коридорах, обмороками (моими), сценами ревности (со стороны моего ненаглядного) и так далее и тому подобное. Посему вопрос:”уходить или не уходить” решился сам собой. И именно в этот момент мне и сделали предложение. Не руки и сердца, это уже другая история, а предложение перейти на работу в другую редакцию. И я сказала:”Да”. При этом даже отдаленно себе не представляла, что и в каких масштабах навлекаю на себя таким решением, а только тихо радовалась тому, что отпадет необходимость еще и в обязательных встречах с настойчивым кавалером. С глаз долой - из сердца вон, кому это неизвестно? Будучи дамой положительной во всех отношениях, я сначала написала заявление о приеме на новое место. И была туда принята. После этого поехала отрясать со своих ног прах прежнего места работы, смутно предполагая, что легко и просто там ничего не получится. Но действительность превзошла все мои самые смелые ожидания. Заместитель главного редактора, импозантный и вальяжный мужчина средних лет, долго крутил в руках мое заявление об уходе, наливаясь при этом дурной апоплексической кровью. Наконец, плотину прорвало: От кого угодно я мог ожидать такого, только не от вас! Чем вам здесь плохо? С вами носятся, как с писанной торбой, в каждом номере газеты - ваш материал, а то и два, а вы приходите с невинным взором и заявляете, что уходите. Во-первых, две недели отработаете, как миленькая, и на полную катушку, а во-вторых... Тут он замолк, чтобы набрать новую порцию воздуха, а заодно, по-моему, придумать это самое “во-вторых”. Я срочно заполнила образовавшуюся паузу: Да вы посмотрите на меня! Я за последний год похудела на пятнадцать килограмм (чистая правда, кстати - М.О.), я уже не помню свою девичью фамилию и вообще - не могу работать в таком темпе. Редакция омолаживается, я не успеваю за юными дарованиями... Скажите лучше, что вы нашли более денежное место! - глянул в корень дорогой начальник. - И вообще я этот вопрос без главного редактора решать не могу. И не буду. Так что скажите там, куда вы собрались, что вы пока не готовы, и работайте, пока не приедет Главный и не решит... Он еще что-то вещал, но я отключилась. Главный редактор в нашей газете - это уже давно мираж. Привидение, которое изредка возвращается. Призрак, если угодно, замка Моррисвилль. Самое смешное, что серьезные вопросы решает действительно только он, но, в основном, по телефону. Сотовому, вестимо. Расхожая редакционная шутка:”Позвони Главному. - По какому телефону? - По тому, который у него в левом нагрудном кармане”. В общем, “забытая деревня” Николая Некрасова. “Вот приедет барин, барин нас рассудит”. Если кто забыл, напомню: барин-то в конце концов в свою деревню приехал, но - увы и ах - в гробу. За гробом же ехал новый барин, который сразу после похорон вернулся в столицу. Мое положение было, разумеется, куда менее трагично, чем положение тогдашних крепостных: дольше двух недель меня никто не имел права удерживать на прежнем месте работы. Но нервы при этом могли попортить изрядно. Естественно, новость разнеслась по редакции так быстро, что я еще не успела покинуть кабинет начальника, а меня уже объявили сумасшедшей. Вестимо: кто в здравом уме и твердой памяти откажется от места в респектабельной и престижной газете? Только тот, кому ничего другого больше не светит. Правда, возникла еще одна версия: я ухожу в один из модных и дорогих женских журналов на безумный оклад содержания. Но эта версия была почти сразу же с негодованием отметена подавляющим большинством, с точки зрения которого я и нынешний-то оклад не вполне отрабатывала. Когда я переступила порог комнаты, где притулился пока еще мой письменный стол, коллеги встретили меня гробовым молчанием. Я решила не выделяться из коллектива и скромненько села на место. Молчание прервала одна из самых импульсивных моих коллег, к тому же моя ровесница, которая задала вопрос, что называется, в лоб: Это правда? Что именно? - с неподдельным любопытством поинтересовалась я, стараясь не замечать мрачного лица своего поклонника, который тоже находился в этой комнате. То, что ты уходишь! Святая правда. Ухожу. Ты с ума сошла! Куда? Замуж, - легко и непринужденно отозвалась я. - Выхожу замуж за человека, который не желает, чтобы его жена работала. Место женщины, говорит он, у домашнего очага. Нормальная женщина, говорит он, не должна без мужа выходить из дома. Только на рынок за продуктами - и то в сопровождении телохранителя. Вы, конечно, шутите, - зловеще-вежливо поинтересовался мой милый, на все брачные намеки которого я отвечала всегда одной и той же фразой:”Только под общим глубоким наркозом”. Надо сказать, что на людях мы благоразумно разговаривали на “вы”. К сожалению, этим его благоразумие и ограничивалось. Я же стояла насмерть, как защитник Брестской крепости: никаких романов на рабочем месте! Мухи отдельно, котлеты - отдельно. А что, я уже настолько стара и непривлекательна, что не могу рассчитывать на личное счастье? - поинтересовалась я, ни к кому лично не адресуясь. Сложный вопрос для всех присутствующих. Поэтому ответа на него я не получила, зато получила массу советов не пороть горячку, не делать глупостей и не бросаться прекрасным местом, потому как хорошо только там, где нас нет... Ну, и так далее. Этим милейшим людям в голову не приходило, что там, где я сей момент была, мне не то что хорошо - уже и сносно-то не было. И вообще - у самолета нет заднего хода. Равно как и стоп-крана. Ты не могла мне заранее сказать, что увольняешься? - набросился на меня мой ненаглядный, едва мы оказались вне редакционных стен. Слава Богу, гипотетическое замужество он воспринял с достаточным чувством юмора. - Ты же не сегодня это решила! Конечно, не сегодня. А о том, что буду искать новое место работы я тебе говорила тысячу и один раз. Только служебного романа мне и не хватало для полноты жизни! А вот о том, что нашла, не сказала из чистого суеверия. О предложении вообще знали только мои родители и больше ни одна живая душа. Милый несколько остыл, хотя какое-то время еще и ворчал о женском коварстве, лицемерии и прочих столь свойственных прекрасному полу добродетелях. Я слушала его вполуха и отделывалась междометиями: репетировала предстоящий разговор с Главным. Я была абсолютно уверена, что этот разговор состоится, пусть даже и по телефону, потому что Главный неоднократно говорил, что меня из редакции не отпустит ни за какие коврижки. Правда, последний раз он удостаивал меня личной беседой год назад, если не дольше, но все же... О я, наивная! Через день заместитель главного редактора донельзя сухим и холодным тоном сообщил мне, что я вольна, как птица, что приказ о моем увольнении по собственному желанию подписан, и никто этому желанию чинить препятствия не намерен. Вот так, нечего было думать, что мое увольнение станет национальной трагедией: незаменимых людей не бывает. Впрочем, мое сердце тоже не разбилось из-за того, что Главный ( когда-то трепетно обожаемый и уважаемый мной мужчина) не пожелал лично сказать мне последнее “прости”. Времена меняются и мы меняемся вместе с ними. Хозяйка, правда, сказала мне на прощание несколько слов, столь же теплых, как гранит на набережной в январе месяце. И послала за расчетом в кассу, где мне выдали ровно в три раза меньше, чем по идее должны были бы выдать. Надо полагать, вычли компенсацию за тот непоправимый моральный ущерб, который я нанесла редакции. Сурово - но справедливо. Ровно через неделю после моего увольнения милый пришел на очередное теперь уже всегда добровольное, а не принудительное свидание в приподнятом настроении и сообщил мне, что теперь доподлинно знает, почему меня уволили. Тоже мне, тайна! - фыркнула я. - По собственному желанию, в связи с переходом на другую работу. А вот и нет! Тебе пришлось уволиться за аморалку... Я вытаращилась на него в неподдельном изумлении. Милый свободен, я - тоже, чужих семей никто не разрушал, ни в стенах редакции, ни вне их - пока! - никаких вольностей не происходило. Что за собачья чушь? Нет, я тут вовсе не при чем, наши с тобой отношения как-то остались незамеченными. А вот у тебя, оказывается, много лет был душераздирающий роман с заместителем главного редактора. Поэтому тебя так много печатали, так хорошо платили и вообще негласно считали лучшим пером в редакции. Вот именно что негласно, - согласилась я. - За последние полтора года о моих материалах вообще молчали. Или ругали. Но - не хвалили. Это еще не все. Полтора года тому назад ты закрутила еще один роман в редакции. Нет, нет, опять-таки не со мной. А с женатым человеком, отцом двух маленьких детей, между прочим. Это с кем же? Милый назвал имя - и я онемела. Заподозрить меня в такой связи... Нет, мои коллеги определенно относились ко мне куда более трепетно и нежно, чем я предполагала, и заодно напрочь отказывали мне в каких бы то ни было моральных устоях вообще. А леденящее душу повествование раскручивалось дальше. Обнаружив мою неверность, заместитель главного редактора был, натурально, оскорблен в лучших своих чувствах и стал посильно меня третировать. Сокращать, а то и вовсе снимать материалы. Урезать гонорары. В общем, создал прямо-таки желтую жизнь - и заставил подать заявление якобы по собственному желанию. Последняя, так сказать, уступка бывшему большому и светлому чувству с его стороны ко мне, неблагодарной. Оказывается, ты просто роковая женщина! - веселился милый. - Кто бы мог подумать? На вид - скромница, смиренница, воды не замутит, а поди ж ты... Меня его рассказ не вдохновил. Версия была скроена бездарно и наспех, кое-как прихвачена сугубо белыми нитками. Зато почерк автора определялся безошибочно: сколько подобных драм и трагедий его пера было опубликовано в нашей газете! Сопливо и скучно, - заметила я. - Во-первых, почему-то в стороне остался ты. А без такого фигуранта дело не складывается, концы зависают. Если бы версию делала я, то обязательно бы тебя пристегнула. Вот тогда дело и заиграло бы живыми красками. Это в качестве третьего любовника, что ли? - насупился милый. Дурашка, - беззлобно сказала я, - это уж и вовсе тошниловка. Тебя надо было привлекать в качестве ширмы. Мол, я почувствовала, что запахло жареным, и быстренько прикрылась интрижкой с тобой, свободным и интересным мужчиной. Тут уж камень никто не бросит. А заместитель главного редактора так на меня разозлился вовсе не потому, что я его лично обманула. Он-то сам в течение долгих лет был ширмой: прикрывал собой мой настоящий роман с самим Главным. Который, собственно, и писал все те материалы, которые я выдавала за свои. Отсюда - немедленные публикации и повышенные гонорары. Вот это уже интересно, это уже тянет на симпатичный триллер, а не на какую-то паршивую мелодраму... Тебе бы романы писать, - обрел дар речи мой ненаглядный. - А про Главного ты что, серьезно? Кстати, у нас говорят, что ты ушла к своему любовнику, который главный редактор. Это правда? А хозяйка клянется, что откроет глаза твоим новым коллегам на то, что ты просто-напросто переписываешь чужие материалы и выдаешь их за свои. Не пойму, зачем тебе это понадобилось. Меня всегда потрясала доверчивость мужчин вне зависимости от их возраста! И я не стала рушить созданную на моих глазах (точнее, за моей спиной) красивую легенду. Писать я не умею, как ты теперь знаешь, - вздохнула я с неподдельной грустью. - А жить-то надо. И ушла, конечно, не в пустоту, а к любимому человеку. Естественно, что не к вахтеру - от главного-то редактора. От народа правду не скроешь, шила в мешке не утаишь. Теперь ты в курсе решительно всего, посему - давай трогательно прощаться. Милый посмотрел на меня так, как если бы я только что зарезала и съела новорожденного младенца - и растворился в бескрайних просторах столицы нашей родины. С глаз долой - из сердца вон. И никто, ну решительно никто из моих бывших коллег не мог допустить простенькой мысли о том, что рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше, и что ушла я с нервной и напряженной работы на менее напряженную и нервную. Это поняли только на новом месте моей работы. По-видимому, там не очень любят мелодрамы и триллеры. Предпочитают серьезную публицистику.