Рысь

Всем, жалующимся на плохую жизнь, посвящается. Я был хорошим гинекологом. У меня была замечательная жена и прекрасный сын. Всё в моей жизни шло как нельзя лучше. Я зарабатывал достаточно денег, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась. Намечался мой перевод в престижную клинику для состоятельных пациентов. Я почти накопил на неплохую иномарку, и уже потихоньку подбирал машину, достраивал домик на небольшом участке у реки. Но случилось то, что заставило меня перестать воспринимать действительность как раньше. Потерять всё. То, что превратило мою жизнь в ад. Всем, жалующимся на плохую жизнь, посвящается. Я был хорошим гинекологом. У меня была замечательная жена и прекрасный сын. Всё в моей жизни шло как нельзя лучше. Я зарабатывал достаточно денег, чтобы моя семья ни в чём не нуждалась. Намечался мой перевод в престижную клинику для состоятельных пациентов. Я почти накопил на неплохую иномарку, и уже потихоньку подбирал машину, достраивал домик на небольшом участке у реки. Но случилось то, что заставило меня перестать воспринимать действительность как раньше. Потерять всё. То, что превратило мою жизнь в ад. Вот уже второй год я вижу один и тот же сон, и каждый раз не могу изменить его конец. Я то вязну в болоте, то не могу двигать ногами или кричать. Причины моей беспомощности разные, а конец всегда один и тот же. И просыпаюсь изо дня в день я с одной и той же мыслью: « Я должен её найти и убить, тогда всё будет по-другому» Но сегодняшний день начался не так как предыдущие. Сегодня мне не надо никуда идти, потому что она здесь. Я сижу на кровати и не знаю, что делать дальше. Вроде бы вот она цель, к которой я так долго стремился, но достиг я её не сам. Не знаю, что сказать. Ноги стали как вата; хочу встать, но не могу. Снова падаю на кровать, закрываю лицо руками. Сознание отчаянно ищет чем заполнить образовавшийся в голове вакуум, и вот перед глазами начинают мелькать вехи всей моей жизни, в которой всё давалось как-то легко и играючи, как будто кто-то вёл меня вверх по лестнице и не давал оступиться. Мои родители дали нам с сестрой всё, что могли и даже больше. Я никогда не мог их упрекнуть, что игрушки у меня хуже, чем у других, одет я не так хорошо, как мои одноклассники. Я их редко о чём-то просил, но если я это делал, то они мне почти никогда не отказывали. Магнитофон как у Сашки? Конечно, купим. Видик? Ничего, займём, но будет у тебя видик. Мотоцикл? Ну как же парень в деревне без мотоцикла. Каждое лето мы ездили в лучшие места нашей необъятной родины для отдыха. Серёжа, Лена! Ну что, куда рванём этим летом? Где мы ещё не были? Пап, на море не хочу. Там всё одинаково каждый раз. Давай, в какое-нибудь другое место поедем. Давайте на Байкал! Вот где настоящая красота! И мы ехали. И потом моё школьное сочинение на тему: «Как я провёл лето» вызывало у всех зависть, потому что учительница всегда зачитывала лучшие сочинения вслух, и моё никогда не пропускала. Родители, хоть и прожили всю жизнь в деревне, не считая их учёбы в городе, воспитали нас так, как воспитывает своего ребёнка не каждый городской интеллигент с тугим кошельком. Музыкальная школа, спортивные секции, театры, музеи. Мы ни в чём не чувствовали себя обделёнными. Не скажу, что отец-преподаватель ПТУ, или мать-инструктор отдела культуры, много зарабатывали. Зарплата как у всех. Плюс своё хозяйство. Но если они себе в чём-то отказывали, то на нас не экономили. Сын! Ну, квартиру снимать в городе мы с мамой не потянем, но общагу тебе я пробью. И отец пробивал. Колол поросёнка, бросал его в багажник, ехал и пробивал. Не рано свадьбу-то? Может сперва доучишься? А жить вы где будете? Снимать? Ты окончательно решил? Ну хорошо, всё сделаем как надо. Не волнуйся сынок, свадьба будет не хуже, чем у других. И свадьба была не хуже; стол на сто человек ломился. Была и мебель, и телевизор с холодильником, и свежие деревенские продукты еженедельно загружались натруженными отцовскими руками в закрома нашей молодой семьи. Денег мало осталось? Сынок, у нас тоже сейчас туго с деньгами. Ленку надо в город на учёбу отправлять. Ну ничего, займём. Потом картошку сдадим, поросёнка. Отдадим как-нибудь. Наталья заболела! А кто с Данилкой будет сидеть - ты же работаешь? А тёща у родителей в Волгограде! Не волнуйся, Серёж, возьму отпуск за свой счёт, приеду. Всё будет нормально. Как они сейчас? Я запретил им приходить ко мне. Мать за этот год постарела лет на десять. Отец совсем седой, стал сильно хромать, не спит по полночи. Да, я был жесток с ними. Но мне на самом деле не хотелось никого видеть. Тем более ничьей жалости и советов. Карьера моя как врача провалена. Место давно занято. Если начинать снова, то в какой-нибудь районной больничке, где мужчине-гинекологу очень тяжело бороться с предрассудками и стеснением пациенток. Вообще с моей профессией было связано много споров и сплетен. Почему медицинский? У вас ведь в роду никого врачей не было. Ну, он же с детства птичек раненых домой таскал, котят бездомных. Он на хирурга хочет учиться. Вот и будет у нас в роду свой врач. На хирурга - это хорошо, серьёзная профессия. Только им сейчас платят мало. Если только в платную больницу устроится. С медицинским я определился за два года до окончания школы. Я выписывал специализированные журналы, учился на заочных подготовительных курсах в мединституте. К концу школы я мог бы заменить учителя химии и биологии, так как видел, что знаю больше чем они. Я стремился стать хорошим врачом, который всё будет знать и уметь. Я с детства с благоговением смотрел на людей в белых халатах. Мне они казались полубогами. Заболел - врач вылечит, сломал ногу - врач правильно её срастит. Да, поступая в медицинский, я всем говорил, что буду хирургом. Но уже тогда в сознании блуждала мысль приблизиться к тайне деторождения, быть той первой ступенькой для новой жизни. Потом причины несколько изменились, но со специальностью я определился на втором курсе окончательно. Родители просто развели руками. Отец был в шоке, мать краснела. Но отговаривать меня не стали; знали, что если я решил, то не отступлю. «Доброжелатели» говорили, что у меня с девушками, наверное, проблемы, раз пошёл в гинекологи. Не нащупался, наверное, или вообще импотент. - так, или в таком же духе говорили многие, но только не девушки, которые меня знали. Никаких проблем у меня с ними не было. Наоборот, было много девчонок, желающих оказаться в моей постели. И я не разочаровывал их. Слухи обо мне шли не только по нашему общежитию, но и по остальным, и к концу второго курса я уже отказывал некоторым, чтобы поучить или выспаться. Основной же причиной в выборе моей профессии стала власть. Да, мне не хватало власти над женщиной, и я стремился её получить. Ведь, придя ко мне на приём, женщина полностью в моей власти. Она должна отвечать на любой, даже очень нескромный вопрос. Ложась на кресло, они становятся беспомощными, и мне их даже жалко. И здесь я царь и бог. И только я знаю, как решить их проблемы и помочь. И я горжусь этим. Но никогда я не переступил черту врачебной этики и приличия. Наверное, есть несколько случаев с очень красивыми девушками, но и там приём и осмотр длился, может быть, немного дольше обычного. Одна моя пациентка - женщина без комплексов сказала однажды, что чувствует огромную разницу между женщиной и мужчиной гинекологом. Что мужчина делает всё аккуратней и нежнее. И она никогда уже не пойдёт к врачу-женщине после моих рук. Так моя популярность росла, отзывы были прекрасные. Меня из районной больницы перевели в родильный дом с хорошей репутацией. Было там и платное отделение, где богатые мужья и подарки дарили царские и деньги давали немалые. Чтобы всё нормально было. Ты уж, доктор, посмотри. Мы ведь мужики всегда договоримся. - И руку с конвертом в карман моего халата. Я никогда не отказывался. Не возьму я, он их всё равно кому-нибудь сунет: заведующей, акушерке, анестезиологу. Для него это обязанность перед женой. Он потом ей будет говорить, что денег дал врачу, чтобы он тебе особое внимание уделил, и ты нормально родила. То есть он выполнил свой долг до конца. Были, конечно, и неприятные моменты, когда муж кричал, что он заплатил, а жену всю изрезали. Или почему не сказали, что ребёнок-урод. Я научился общаться с отцами и роженицами в таких случаях. Когда ситуация выходила из-под контроля, я предоставлял чек из аптеки на ту сумму, которую мне давали за «нормальные роды», якобы за лекарства на реабилитацию мамы и ребёнка. Если денег было много, то отдавал сдачу. И ко мне никаких претензий - наоборот, заботливый врач избавил от лишних хлопот папашу, и деньги остаются у меня. Правда, приходилось отстёгивать фармацевтам в аптеке за чек, но ситуация того стоила. В основном же мне везло. Мои показатели были очень хорошими - большой процент родивших сами, все кесарева без осложнений, травм ребёнка и матери по вине врача за мной не числилось. Меня стали рекомендовать подругам, просить, чтобы именно я принимал роды. Директор престижной клиники предложил мне место врача в их отделении с последующим повышением до заведующего. Нужно было только подождать, пока закончится переоборудование клиники и уйдёт на пенсию старый главврач. Я был очень доволен собой. Еще ни один мой однокашник не добился таких высот. Только жена дома постоянно упрекала в том, что я мало бываю с ней и с ребёнком. Что только работой и живу, а о них забыл. Я обещал ей, что скоро всё будет по-другому. Ещё годик, и нормальный рабочий день с выходными и праздниками без ночных дежурств. Тогда я смогу помогать ей и чаще быть рядом. Нет, Наташка у меня умница. Дома всегда порядок. Над сыном трясётся. Тыл у меня крепкий, и можно смело заниматься карьерой. Что бы жена ни говорила, я знаю, что она меня любит и ждёт. Что она у меня самая лучшая. Познакомились мы с ней на перекрёстке. Я тогда сдал экзамены за четвёртый курс, и с другом мы отмечали это дело. Идём по улице весёлые, счастливые, ищем себе подруг на вечер. Тут они. Две молоденькие девушки с задорными улыбками. Естественно, мы в атаку. Но уже после десяти минут общения с ними желание пригласить их к себе в общагу пропало. Я плохо помню лицо второй девушки, хотя она тоже ничего, но от Натальи я просто не мог отвести глаз. От неё шла какая-то чистота и невинность. Я с трудом подбирал слова, стараясь не оттолкнуть её чем-нибудь вульгарным. Мы весь вечер смеялись, я рассказывал анекдоты, снабжая их пантомимой, они всё гадали, где мы учимся, так как мы упорно молчали, боясь их реакции на нашу будущую профессию. Время пролетело незаметно. Мы проводили их до дома. И только отойдя от подъезда метров на двести, я вспомнил, что забыл спросить телефон и договориться о новой встрече. Я бегом вернулся, но их уже не было. Всю ночь я прокручивал в памяти каждый момент этого вечера. Утром не находил себе места, хотелось снова её увидеть, услышать голос, смех. Я уже было собрался идти и караулить у её подъезда, но к счастью вспомнил, что парень, который учится в моей группе, живёт в этом доме. Я позвонил ему и был на седьмом небе, когда после моего описания он сказал, что знает их, и даже дал телефон Натальи. Через день у меня был День Рождения, и я пригласил Наталью и её подружку в кафе, не предупредив о своём празднике. Я думал, что девчонки не придут, скорее всего у таких есть свои парни и они не будут размениваться на двух студентов-медиков. Но они пришли. Девчонки были крайне удивлены тем, как мы их нашли. Я рассказал им правду. Они немного засмущались, но я превратил всё в шутку и разрядил обстановку. При дневном свете Наталья показалась мне ещё прекраснее. Она разозлилась, что я не сказал им о своём Дне Рождения, и пообещала позже сделать подарок. Вечер удался. Мы шутили, заставили работников кафе выключить ради нас свет, чтобы задуть свечки на торте, который привезла моя мама, и я припёр его в кафе. В этот вечер мы уже разделились, и я провожал Наталью один. Через неделю я понял, что по уши влюбился. Через два месяца я решился и сделал ей предложение. В феврале мы поженились. Её родители разменяли своё жильё и мы поселились в уютной однокомнатной квартирке. Прожив четыре года вдвоём, и устав от просьб родителей о внуках, мы решили рожать. Ребёнок был запланированный, мы оба пролечились от всяких мелких болячек. Беременность прошла без осложнений. И, конечно, роды у жены я принимал сам. Мальчик был крупный-четыре двести. Я до конца надеялся, что она родит сама, но мне так и не удалось повернуть неправильно вставившегося сынульку, к тому же ещё и лежащего вверх лицом. В другом случае я бы ещё постарался, но я знал чем это грозит, а ведь это мои жена и ребёнок. На крики Натальи: «Режь меня!» я старался не реагировать, но все же мне пришлось сдаться, и после двенадцати часов мучений в предродовой, я дал команду готовить операционную. И вот из разреза на животе жены я достаю своего сына. Сам перерезаю пуповину, еще раз смотрю на него. Акушерка говорит, что вылитый я, и уносит его чтобы откачать жидкость из горла и помыть. Вскоре я слышу его первый крик. Старательно и как никогда аккуратно делаю шов, чтобы всю оставшуюся жизнь не выслушивать упрёки жены о моих кривых руках. Всё остальное сделают без меня. Я спешу к сыну. Все поздравляют, а я не слышу никого. Вот она - моя кровинка, мой сын! У меня на руках он перестаёт кричать и пытается открыть глаза, чтобы взглянуть кто же это с таким знакомым голосом. Но свет режет не привыкшие к нему глаза, и он плачет. Потом, услышав колыбельную, которую пела мне мама, успокаивается и мирно сопит. Пока он был в животе, я часто пел ему эту колыбельную, и теперь под её звуки он притих и даже, как мне показалось, заулыбался. Страшно не хотелось его отпускать, но надо идти. Внизу Наташкины родители уже пять часов не находят себе места. Я им только через окно показывал, что всё нормально. Вышел к ним, сказал, что всё хорошо, но не совсем - пришлось резать. С Натальей всё в прядке, сын здоров. Всплакнули вместе. Позвонили моим родителям, поздравили с внуком. Тесть достал бутылку коньяка, выпили по рюмашке. Я отправил их домой. Всё равно к Наталье можно только завтра, а внука я им показал через окно. Можно было конечно вынести, дать им его подержать, но я перестраховался. Всё-таки мой ребёнок, я даже приревновал немного. Еще насмотрятся и нанянчатся. Мои тесть и тёща люди на редкость правильные и отзывчивые. Он - бывший военный, полковник в отставке, афганец. Но в нём нет этого солдафонства. Умнейший и воспитанный человек. Конечно, он относился ко мне с некоторым недоверием из-за моей профессии, но сейчас его отношение резко изменилось. Он понял, что в мою работу входит не только "лечить женские болячки", что с моей помощью рождается новая жизнь и его внук. Он, вырастивший двух дочерей, и всю жизнь мечтавший о сыне, когда узнал, что будет мальчик, уже строил планы как он его будет воспитывать, в какую спортивную секцию он пойдёт. Теща, всю жизнь промотавшаяся за мужем по гарнизонам, хлебнувшая горькую чашу офицерской жены, сейчас упивалась тем, что они живут на одном месте, в квартире можно менять всё, как тебе нравится, не надо собирать чемоданы для переезда к очередному месту службы, ждать мужа месяцами, а то и годами. В её доме всегда идеальный порядок, кухня блестит, на плите и в холодильнике как минимум четыре блюда на разные вкусы. Правда вот здоровье начало пошаливать, больше по женской части, но ко мне она ни разу не обратилась. Как говорила Наташка: «Просто нужно знать маму. Она прокладки до сих пор от отца прячет, а ты хочешь чтобы она к тебе на кресло легла». Относилась теща ко мне прекрасно, всегда защищала и объясняла Наталье, что моя работа - это адский труд, ведь женщины не рожают с девяти утра до шести вечера, что большинство делает это ночью, поэтому терпи, сама выбрала мужа с такой профессией. Скорее всего, я их уже не увижу. Все понимают, что в том что случилось, виноват скорее, господь, чем я, но сидеть рядом с ними и смотреть им в глаза я не смогу. Они, наверное, только привели в чувство Наталью, вернули её к нормальной жизни, тут появлюсь я и заставлю их заново вспомнить этот ужас. Нет, я теперь на всю оставшуюся жизнь волк-одиночка, обречённый на самоистязание. Всё, что у меня осталось - это воспоминания, и отдельным колоссом в памяти этот страшный день, эти грибы, будь они прокляты, этот лес, входя в который каждый день, я чувствую как у меня начинает бешено колотиться сердце и я превращаюсь в хищника, который ищет врага, которого должен разорвать на мелкие кусочки, разбросать по лесу и, может быть тогда, можно будет прилечь и отдохнуть, и подумать как жить дальше. То, что сделало меня таким, случилось прошлой осенью. Я взял с собой в деревню своего уже подросшего сына. Тогда Данилке было четыре года. Ещё в городе я обещал ему, что когда приедем в деревню, обязательно пойдём за грибами, и я покажу ему как их искать и как они растут. Он две недели жил только этим. Каждый день напоминал мне, чтобы я поскорее освобождался. Он уже давно подобрал себе одежду для похода в лес. В прихожей, под вешалкой, лежала корзинка с маленьким ножичком, которую он приготовил под грибы, и никому не разрешал даже сдвинуть её с места. Мама! Это же я под грибы приготовил корзинку! Зачем ты её на крючок повесила, я её оттуда не достану! Сынок, я мыла пол и поэтому убрала её, чтобы она не мешала. Помыла, вытри насухо и поставь корзинку на место. Придёт папа, скажет: «Поехали за грибами», а я не смогу корзинку достать. Папа достанет. Нет, я сам всё приготовил, сам и возьму. Поставь на место! Этот разговор мне передала жена, я смеялся, но в душе в этот момент что-то защемило. Как я всё-таки мало уделяю времени Данилу. Мало бываю с ним, просто разговариваю. Всё сводится к стандартным процедурам правильных родителей. По выходным зоопарк, цирк, аттракционы, барахолка для покупки вещей, которая становится каторгой для меня и сына. Все же остальное время: «Не трогай! Не лезь! Не мешай! Иди спать!» И прочие ограничения и запреты. Почему думаешь и вспоминаешь об этом не тогда, когда это нужно ребёнку! Тогда я дал себе слово по-другому относиться к сыну, стать ему хорошим другом и помощником во всех его начинаниях. И вот я освободился на целых три дня. Радости сына не было предела. Мы быстренько собрались, напутственные слова матери Данил уже не слышал. Он скакал на месте и кричал: «Мы же опоздаем на автобус, пойдём!». Мы с женой посмеялись и, взяв его за руку, я пошёл на автовокзал. До деревни, где живут мои родители, ехать три часа. Данил крепился около часа, засыпал меня детскими вопросами: «Есть ли в лесу зайцы, едят ли они грибы? Кто ещё живёт в лесу?». Но потом его укачало, и он уснул. Я смотрел на него и представлял каким он должен быть, где учиться, чем интересоваться. Знал бы я тогда, кто ещё живёт в лесу… В деревне у дедушки с бабушкой Данилка не притронулся к разносолам, приготовленным для внука, не дал мне поговорить с родителями, всё тянул меня в лес. Пообещал бабушке принести полную корзину грибов. Ты их пожаришь, посолишь, и ещё останется маме показать. Бабушка умилённо смеялась глядя на внука. Ишь, какой хвастун! Ещё грибов не набрал, а уже командует что с ними делать. Данил был неумолим. Пап, ну пойдём, а то скоро уже темно будет, и ты скажешь, что завтра пойдём, а завтра ещё что-нибудь придумаешь, и грибы все без нас сорвут. Я быстро собрался и мы, отбившись от бабушки, которая хотела всучить нам с собой в лес еды на неделю, и всё же взяв, чтобы её не обижать, пару бутербродов, отправились за грибами. От дома родителей до леса около двух километров. Я не стал просить, чтобы отец нас подвёз. Мне хотелось показать сыну те места, где я бегал мальчишкой, где у меня была землянка, овраг, где я сломал ногу. Раньше, когда мы сюда приезжали, он был ещё маленьким и не мог бы всего понять, но теперь я мог рассказать ему о моём детстве. Данил с большим интересом слушал, задавал много вопросов, иногда не верил мне и переспрашивал. Потом всё же сделал заключение. Пап, а ты ведь ещё побольше меня безобразничал. Бабушка, наверное, тебя ещё больше, чем меня мама наказывала. Так, за разговорами, мы быстро дошли до леса. Данил сразу принялся искать грибы. Я понимал, что у деревни все грибы уже давно вырезали, но надеялся, что после дождя вылезли новые. Сын начал разочаровываться; десять минут в лесу, а в корзинке ещё ничего нет. На моё счастье мы нашли лесок в котором росли волнушки, и его радости не было предела. Он аккуратно срезал их и складывал в корзинку. Срезав все, он переложил несколько грибов в моё ведро, сказав: «Чтобы тебе не было перед бабушкой стыдно» Теперь нам нужно найти ещё белые грибы и грузди с подосиновиками! Он выучил названия по книжке о грибах, которую я дал ему дома, и теперь знал какие съедобные, а какие нет. Сынок, за белыми грибами надо идти далеко в лес, там кусты и палки, ты через них не перелезешь. У тебя на плечах перелезу. Ну один белый грибок найдём и три груздя и пойдём к бабушке. Что я так и не увижу как грузди под листочками растут? Я сдался. Всё-таки обещания нужно выполнять. Сказал, что найдём белый гриб, значит нужно найти. Я знал место, где раньше всегда росли белые. Решил; дойдём туда, если там их не будет, то пройдём по осиннику и домой. Моя любимая полянка меня не подвела. Сын заворожено ходил вокруг огромного белого гриба. Пап, может не будем его рвать. Смотри, какой он красивый. А когда мы его срежем он будет некрасивый. Вон волнушки уже все в корзинке переломались. Я убедил его, что на этом месте вырастет новый, ещё красивее, и он аккуратно спилил его своим маленьким ножичком. Грибов было много. Я сам вошёл в азарт "тихой охоты". Забыв о Даниле, я как будто вернулся в детство, когда мы наперегонки с мальчишками набирали ведро грибов. Хитрили, подкладывая траву на дно ведра, чтобы быстрее его наполнить. К действительности меня вернул возглас сына. Пап, смотри какая киска! Я обернулся к нему. Данил довольно далеко отошёл. Между нами было метров двадцать. Он показывал рукой куда-то в траву. Я встал, но никого не увидел. Пап, а что киска в лесу делает? Грибы кушает? В моей голове лихорадочно неслись мысли о правдоподобности его находки. Мы довольно далеко от деревни. Домашней кошки здесь быть не может. Скорее всего одичавший кот. Он может быть опасен для ребёнка. Данил, не ходи туда!- крикнул я и направился к нему. Пока я это говорил, сын пошёл в траву и наклонился. Одновременно с этим с дерева вниз ринулось рыжее тело и опустилось на спину Данила, сбив его с ног. Несколько сотен тысяч раз, прокручивая в памяти этот момент, я не могу вспомнить, сколько я потерял времени осознавая случившееся. Мне всегда казалось, что слишком много. Я слышал рык, слышал звук рвущеёся одежды, понимал, что бегу к сыну, но бегу слишком медленно, ещё не зная, что мне делать. Подсознание само подсказало мне, что нужно кричать, потом рука бросила в рысь ведро. В том, что это рысь, я уже не сомневался. Другая рука вспомнила, что в ней нож и что им нужно делать. Но рысь отскочила, схватила в зубы детёныша и исчезла в кустах. Я бросился к сыну. Он лежал на животе, и с первого взгляда сильных повреждений на нём я не обнаружил. Перевернув его, я понял, что ошибся. Я стал рвать свою рубаху и перевязывать окровавленное тело. Как врач я понимал, что раны очень серьёзные и нужна немедленная операция. Как ошалелый я летел с сыном на руках в деревню, моля бога, чтобы в больнице был хирург. Старался не смотреть на лицо Данила. Даже мне, повидавшему много крови и ран, было не по себе от вида тех лохмотьев, что оставила рысь на теле сына. Мне повезло. Выбежав из леса, я наткнулся на машину. Мужик, увидев окровавленного ребёнка у меня на руках, без слов понёсся в больницу. Данил хрипел. Я понимал, что означают эти хрипы и просил, чтобы мы ехали быстрее. В больнице я крикнул: «Операционную! Быстро!» и, не останавливаясь, побежал туда. Положил Данила на стол, стал срезать с него одежду. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем прибежали врачи. Хирург оттолкнул меня от стола. Я кричал, что тоже врач и помогу. Он сказал, что даст мне по морде, если я не уйду из операционной. Прибежали два каких-то мужика в больничных пижамах, оттащили меня, усадили на кушетку. Я уже не сопротивлялся, вспомнив, как раздражали меня мужья рожениц в предродовой. Мужики о чём-то спрашивали. Я отвечал, до конца не понимая смысл своих слов. Слышал обрывки их разговора, что рысь они в этих местах видели лет двадцать назад. Что они давно ушли отсюда так как химикатами потравили всю мелкую живность, и рысь осталась без добычи. На стене передо мной висели часы, прошло уже полтора часа, а из операционной никаких вестей, только медсестра несколько раз пробежала с пакетами крови. Только сейчас я увидел, что весь в крови, но не смог встать, чтобы пойти помыться. Меня трясло. Я не мог ни на секунду отойти от дверей, за которыми врачи боролись за жизнь Данила. Не знаю, сколько прошло времени, так как глядя на часы, я уже не понимал, что показывают стрелки и сколько я здесь сижу. Я вздрогнул от звука открывшейся двери операционной. Вышла медсестра. Она плакала. Сделала шаг ко мне, потом резко развернулась и, всхлипывая, пошла по коридору в другую сторону. Я всё понял, но до конца не мог поверить в это. Заскочил в операционную. Данил лежал на столе, закрытый с головой простынею. Хирург курил, глядя в окно. Всё закружилось перед глазами. Очнулся я на кровати в больничной палате от резкого запаха нашатыря. Хирург сидел рядом и что-то бубнил себе под нос о перебитых артериях, сломанных рёбрах, потере крови. Рукой я показал ему, чтобы он уходил. Встал с кровати и пошёл. Не знаю, как я оказался у своей детской землянки. Я упал на землю, пропитанную детскими воспоминаниями, и рыдал. Тогда я и дал клятву найти и убить эту тварь, которая лишила меня самого дорогого на свете. Потом был кошмар. Слёзы, истерики, обвинения. Развод без меня на суде. Я оставил жене всё. Поселился в лесу в старой избушке егеря. Купил ружьё, кучу капканов и отравы. Собрал всю литературу по охоте на рысь. Но все мои усилия ни на шаг не приблизили меня к моей обидчице. Я даже краем глаза больше не видел её. Жил я на деньги, которые копил на машину. Каждую неделю ездил в город на могилу Данилки. Несколько раз я видел там жену с её родителями, но не мог подойти. Пережидал, когда они уйдут, и только потом шёл разговаривать с сыном. Кроме него я ни с кем больше не разговаривал. Своим родителям я в резкой форме запретил приходить ко мне. А больше никому я и не нужен в этом мире. Живя отшельником и лишая себя всех благ цивилизации, как я ни старался, но всё же стал похож на бомжа. Засаленная борода, неотмывающиеся от въевшейся грязи руки. Об одежде и белье я уже не говорю. Я боялся смотреться в маленькое зеркало, висевшее на дверях избушки. Мной уже начали пугать маленьких детей в деревне. Но однажды пришла она. Её звали Татьяна. Моя бывшая одноклассница. Она зашла в избушку, молча поставила из сумки на стол кастрюльки, разложила тарелки, салфетки. Ешь, браконьер! Запах из кастрюль сразил меня наповал. Я ведь питался полуфабрикатами да варёной картошкой. Сказав: «Спасибо», я стал уплетать пищу, вкус которой уже забыл. Татьяна с жалостью смотрела на меня. В школе она меня сильно любила. Постоянно оказывала мне знаки внимания. Я получал от неё записки без подписи с признанием в любви, видел, с каким восторгом она слушает мои ответы на уроках. Я же её игнорировал. Она никогда не казалась мне привлекательной. Про таких говорят - мальчишка в юбке. Пацаны в классе смеялись надо мной из-за её особого ко мне отношения, и я чтобы не потерять авторитет решил над ней подшутить. На перемене я пригласил её в кино. Надо было видеть её радость, и какие взгляды она дарила мне весь последний урок. В кино я пришёл с тремя друзьями. Видел, как ей обидно, но Татьяна не подала вида, и просидела молча весь сеанс. А мы шумно обсуждали каждую сцену фильма, отпуская пошлости. После кино мы пошли её провожать. Жила она далеко. Мы проводили её только до моста, хотя за ним самые глухие места. Возвращаясь, мы смеялись над тем, какая она глупая и на что надеялась. После этого все намёки с её стороны о любви ко мне прекратились. Сейчас она, конечно, изменилась, но можно сказать, что в худшую сторону. Мужеподобное телосложение, крупные черты лица. Последнее время, что я встречал Татьяну в деревне, я ни разу не видел на ней платья. Она всегда была или в военном камуфляже, или в штанах с кофтой. И профессию она себе мужскую выбрала, как её отец- егерем. Ну, и долго ты ещё собираешься на неё охотиться?- нарушила молчание Татьяна. Пока не убью!- сказал я с набитым ртом, чувствуя, что начинаю терять аппетит. Она ведь защищала своего ребёнка! А моего убила. Слушай! Ты ведь здоровый мужик, а занимаешься ерундой. Ты хоть понимаешь, что без собак ты рысь не выследишь, а если и выследишь, то убить её может не каждый опытный промысловик. Скорее всего её и нет уже здесь. Вырастила детёныша и ушла. А ты гоняешься за призраком. Тебе бы бабам помогать детей рожать, да своих растить. Ведь жизнь не кончилась. Смотри, не перестанешь дурить, я ружье изыму. Я ведь как-никак егерь. И взносы у тебя не заплачены, и ружьё не зарегистрировано. И вообще - это заказник, здесь охотиться запрещено. А ты слышала хоть один выстрел? Нет, но человек с ружьём в заказнике - это уже браконьер. Да и избушка это служебная. Для отдыха сотрудников охотнадзора во время рейдов. Я уйду! Куда ты уйдёшь? Ты ведь землянку в лесу выкопаешь и сдохнешь здесь, но будешь искать свою рысь. Я тебя ещё со школы знаю, ты ведь упёртый. Поезжай лучше к жене. Поплачете вместе, потом родите себе ещё трёх пацанов и будете жить нормально. Посмотри на своих родителей. Им ещё Ленкиных внуков растить, а они уже еле ходят. Доконал ты их со своей рысью. Если меня знаешь, чего тогда на мозги капаешь? Да жалко тебя, дурака. И на папку с мамкой твоих не могу смотреть. Дошли совсем. Не нужна мне ничья жалость. Не ходи сюда больше. Мне и так хреново, а ещё если ворошить, так вообще свихнусь. Ладно, поняла. Делай что хочешь. Только скоро приезжают областные егеря. Так что ты пока в лес с ружьём не суйся. Отберут. И мне по шее настучат, что позволяю тебе по заказнику с ружьем гулять. Хорошо. Спасибо тебе за ужин. Только больше не надо этого. А я ведь тебя сильно любила в школе. Я знаю. И сейчас люблю. Уже некого любить - сказал я, но Татьяна уже вышла из избушки, оставив на столе всё, что принесла. После этого разговора прошло два месяца. И вот сегодня утром я лежу на кровати, закрыв глаза ладонями, под которыми текут слёзы. В избушке на табурете сидит Татьяна с ружьём, руки в крови, одежда изодрана, а перед ней лежит рысь. Я почему-то не сомневался, что это именно та рысь, которая сломала мою жизнь. Это она, - сказала Татьяна. - Я её давно заметила. Она пришла к нам три года назад раненая. Подлечилась у нас на грязях и осталась. На случку уходит, а детёнышей рожать снова к нам возвращается, вернее возвращалась. Сначала я хотела показать тебе где её логово, но побоялась за тебя. У самой не хватало смелости, да и жалко мне её очень было. Она ведь не виновата, что ты с сыном к её детёнышу подошли. Хотела мужиков попросить её убить, но подумала, что в деревне скажут. Егерь сам просит в заказнике охотиться. Но на тебя такого смотреть не могла. Боялась, что ты её всё же встретишь. Каждый день следила за тобой, пока ты шатался по лесу. Как ты ходишь, ты не только рысь бы спугнул, ты бы и зайца не увидел. Лось и то по лесу тише идёт. Но я всё же боялась, вдруг что с тобой случится. Я бы потом себе не простила. К тебе страшно подходить, видела в каком ты состоянии, думала, накричишь, прогонишь. Я долго решалась. Вот и сегодня рука дрогнула. Я уж было подумала, что опять не смогу в неё выстрелить, но потом вспомнила тебя. Она бы скоро снова ушла искать самца, потом у неё дети будут, тогда я точно не смогу её убить, а ты ещё полгода будешь по лесу шататься. Вот она - твоя рысь!- и Татьяна, бросив ружьё заплакала. Я не мог говорить. Знал, что нужно что-то сказать ей, но слов не было. Горло пересохло, по щекам текли слёзы. Я ненавидел себя в этот момент. Жутко хотелось умереть. Тебе легче? – всхлипывая спросила Татьяна. - Может быть, теперь ты поймешь, что убив её, ты бы не избавился от своего чувства вины? Пойми, ты не виноват в смерти сына. Рысь бьёт наверняка. И то, что ты остался жив - это подарок судьбы. Так не бросайся такими подарками - живи! Ведь мой дед, у которого немцы в войну всю семью сожгли, не поехал после того как вернулся с фронта убивать всех немцев. Он снова женился и воспитал ещё троих детей, но никогда не забывал о погибших. Я помню. - очнулся я. - Он каждую неделю приходил на их могилу. Я тоже к сыну каждую неделю езжу. Видишь, значит ещё не всё потеряно, дело за малым - сказала Татьяна с радостью, услышав мою речь.Прошло полгода. Сегодня я принял первые роды в нашем районном роддоме. Мальчик на редкость крупный и громкоголосый. Его мама в порядке, уже кормит его грудью. Татьяна пришла меня поздравить. На ней было красивое платье, которое уже не могло скрыть растущий живот. Она подарила цветы молодой маме. Мы сели в ординаторской, она достала бутылку вина. Я открыл, налил себе и немного Татьяне. Не жалей, по такому случаю по полной! Ты сильно не увлекайся, ведь на пятом месяце уже! Моему сыну в таком возрасте вино противопоказано! Я только пригублю, Серёж. А рысь мы похоронили на той грибной поляне, и я слышал, как Татьяна что-то шептала над её могилой. Александр Коваль г. Новосибирск, август, 2002 г. ugakov2002@ngs.ru