Я думала, что справлюсь с собой и воспоминаниями. Я гнала от себя картины прошлого и заставляла себя любить настоящее. Но оно не было реальным - мое настоящее - оно было куда более призрачным, чем мое прошлое. Я думала, что справлюсь с собой и воспоминаниями. Я гнала от себя картины прошлого и заставляла себя любить настоящее. Но оно не было реальным - мое настоящее - оно было куда более призрачным, чем мое прошлое. А прошлое вновь настигло меня: Жак хранил это дурацкое фото, на котором я была сама на себя не похожа, да еще черновик своего первого письма ко мне. Какие еще доказательства были нужны? Он любил меня, хотел признаться в том, что его связывало с Люси, хотел быть искренним, а я собиралась его предать. Господи, да я уже предала его! Я ведь почти обрадовалась, когда подумала, что он погиб в аварии. Погиб - значит, все кончено, наш роман умер вместе с ним, не будет ни серой рутины, ни привыкания, ни ссор. Останется только романтика воспоминаний о том, как мы любили друг друга. Когда мы обрели друг друга, то оба страдали от одиночества. Мы погибали от него - вот почему мы так осторожно сближались, боясь сделать неловкое движение и нарушить хрупкое равновесие взаимопонимания. Авария разбила все вдребезги, а у меня не было сил и смелости начать все сначала. Удивительно, но в этот самый вечер, когда я мысленно почти простилась с Жаком, к нему начало возвращаться сознание. Я сочла это знаком свыше: пусть Жак никогда уже не будет моим, лишь бы он выжил. И когда я коснулась его бледной, холодной руки, мне показалось, что она слабо шевельнулась в ответ. Тогда я решила позвонить Люси и признаться во всем: в обмане, разбитой машине, присвоенных и частично потраченных деньгах Жака. Но мне не пришлось пересиливать себя: Люси позвонила сама. Меня позвали к телефону в холле гостиницы, причем позвали моим настоящим именем, то есть попросили мадемуазель Жанну Белиз. Я так испугалась, что с трудом удержалась на ногах: мне показалось, что это звонок с того света. Но на другом конце провода была Люси. - Мадам Ренар? - спросила она и повторила с издевкой: - Мадам Ренар! Я желаю и тебе, и ему сдохнуть. Жаль, что вы оба не погибли. Мне было бы намного проще. И она повесила трубку. Я не могла поверить своим ушам: столько злобы, ненависти и страсти было в обычно бесцветном голосе моей кузины. И эта последняя фраза! Она, конечно, ошиблась, она хотела сказать "горше": ведь ее обманули и муж, и кузина, то есть я. Нет, у нее просто помутился рассудок от ярости. Не могла же она знать, что я… Этого никто не мог знать! Впрочем, мое смятение быстро прошло. Более того, я была уверена, что Люси просто погорячилась, и что это - только начало нашего с ней разговора. Поэтому я не стала далеко отходить от телефона, а села в кресло в холле. И действительно, Люси перезвонила через пять минут. - Прости меня, - сказала она уже своим обычным голосом. - Пожалуйста, прости. Я не хотела тебя обидеть. - Ничего страшного, - вежливо ответила я. Наступило долгое молчание. Такое долгое, что я не выдержала и спросила: - Как ты нас нашла? - Позвонил тот человек из Норвегии… Он очень удивился, что Жак давно должен был приехать, а его все нет. И еще больше удивился, что разговаривает с его женой, которая должна быть с ним. Ну, а дальше все было просто. Я позвонила в полицию, потом в больницу, а там мне сказали, где тебя искать. Действительно, проще не бывает! - Что тебе сказали о Жаке? - поинтересовалась я. - Что он выкарабкается. - Похоже на то. - Не будешь возражать, если я приеду? - Как я могу возражать? - Собственно говоря, я уже приехала. Звоню с вокзала. - Заказать тебе номер? - Если можно. Я сейчас возьму такси. От вокзала до гостиницы было так близко, что я успела только договориться с дежурной администраторшей о комнате для Люси, как открылась стеклянная входная дверь, и моя кузина собственной персоной появилась в холле. Мы не поздоровались, она только спросила: - Что у тебя с лицом? - Ничего, - ответила я. - Знаешь, номер я заказала на свое имя. - Понятно, - кивнула Люси. - Значит, мне придется писать и твой адрес? - Мне же пришлось написать твой, - туманно отозвалась я. - Странно все-таки, - заметила Люси, заполняя листок для приезжих. - По-твоему, в этом есть смысл? - Безусловно, - заверила я ее. Не было смысла только в том, что я заказала для нее отдельный номер. Все равно мы всю ночь провели в моем, без сна, с бутылкой виски, которую Люси купила в гостиничном баре. В эту ночь я узнала о давнем, изматывающем конфликте между Люси и Жаком. Внешняя гармония между ними была лишь умелым камуфляжем. - Он безумно ревнив, - жаловалась Люси. -Ты же знаешь, я вышла за него уже не девушкой, и он прекрасно об этом знал. А вот я у него - первая женщина. Можешь представить себе, как это "весело" - муж-ребенок, который не умеет ничего в постели. Он умел только делать детей и хотел, чтобы я их рожала - одного за другим. А я ненавижу роды, устаю от детей, да и Жака я уже просто не выношу. К тому же у меня есть любовник… Нечто вроде этого можно было предположить, зная Люси! Мне стало понятно, почему Жака так тянуло ко мне: он был моим вторым мужчиной, а если не считать Марка, то вообще первым. И я любила рожать детей, я вообще люблю детей. От каких мелочей порой зависят человеческие судьбы! - Но все это так утомительно, - продолжала Люси. - Правда, люди неизбежно надоедают друг другу… Если не успевают до этого умереть. Интересная мысль! Самое интересное в ней было то, что я сама именно так и думала. Все-таки у нас с Люси куда больше сходства, чем может показаться на первый взгляд. - Я собиралась сама звонить тебе, - перевела я разговор на другую тему. - Как долго ты собираешься пробыть здесь? - в свою очередь сменила тему Люси. - Пока деньги не кончатся, - отозвалась я, не подумав. - А ты знаешь, что машина не была застрахована? - Меня это должно волновать? - По-моему, тебя вообще ничего не волнует. "А что так волнует тебя? - подумала я. - Только не состояние Жака, и не наша с ним связь. Кажется, больше всего тебя занимает вопрос о деньгах. Только почему? Логичнее было бы мне этим интересоваться: я не работаю". На следующее утро, еще до завтрака, я повела Люси посмотреть на машину, точнее, на то, что от нее осталось. Люси увидела груду искореженного металла и явственно вздрогнула. Впрочем, возможно, она просто озябла. За завтраком в гостинице она вдруг сказала: - Знаешь, я всегда боялась аварий. Поэтому терпеть не могла, когда Жак занимался машинами. Правда, сначала мне это даже нравилось, но потом стало раздражать. Как и все в нем. А вообще мне кажется, что и ему все это уже надоело, он занимался машинами просто от нечего делать, потому что, если честно, вообще ничего делать не умел. И не хотел. Я подумала, что она говорит о Жаке так, как если бы он погиб в той аварии и уже похоронен. Так могла бы говорить женщина, потерявшая нелюбимого мужа. Вдова, но отнюдь не безутешная. Или мы с Люси так часто размышляли о смерти, представляли ее себе, думали о последствиях гибели того или иного человека, что перестали замечать абсолютную неестественность этого процесса? Вечером мы пошли к Жаку в больницу. При виде мужа Люси испытала настоящий шок, я же, напротив, сочла, что Жак выглядит куда лучше, чем два дня тому назад. Я ждала Люси в коридоре, около палаты, и думала, что худшее, кажется, позади, что вдвоем с ней мы сумеем справиться с тем, что невозможно вынести в одиночку. Она вышла, немного постояла молча рядом со мной и вдруг сказала: - Знаешь, я говорила с Марком. Он хочет забрать у тебя детей. \\\* Жанна решила, что лучше ей вообще никогда и никуда не уезжать из этого городка. Можно снять комнату: это выйдет намного дешевле, чем гостиничный номер. Связаться с издателями, снова начать писать стихи, получать за это деньги. В конце концов, можно добиться пособия по безработице - тысячи людей как-то живут, вообще не имея денег. Но, думая обо всем этом бессонной ночью, она понимала, что просто обманывает сама себя. В ушах рефреном отдавалась странная фраза Люси: "Знаешь, я говорила с Марком…" Как она могла говорить с ним? Неужели пережитое так повлияло на ее рассудок? Жанна считала, что убила Марка, убила в тот вечер, когда он начал избивать ее. Она оттолкнула его с такой силой, что он не удержался на ногах и ударился затылком о притолоку. Она помнила, как вытащила его странно тяжелое тело из спальни и стащила вниз по лестнице, в кухню. Там был огромный стенной шкаф, почти чулан, куда никто никогда не заглядывал. Прежние хозяева оклеили дверь в него теми же обоями, что и стены, так что обнаружить эту дверь было непросто. А Жанна еще придвинула к ней сундук, куда бросала грязное белье… А может быть, он выжил и выбрался оттуда? Значит, он действительно приходил в ту ночь, когда она лежала без сна рядом с Жаком. Это он разбил окно в гостиной. Ей ничего не померещилось - это было. И теперь он хочет забрать у нее детей! Обвинить ее в попытке убийства и лишить материнских прав. Это ведь так просто… "Впрочем, у меня всегда останутся стихи. Их можно сочинять, где угодно, даже в тюремной камере. К смертной казни меня не приговорят, ведь Марк остался жив. А к одиночному заключению мне не привыкать: я прожила в добровольно заточении семь лет. Проживу еще столько же". Потом она подумала, что Люси просто захотела ее напугать, вот и придумала, что видела Марка. Она ведь считает, как и все, что Марк уехал куда-то на гастроли. Это часто бывало, все привыкли к его отлучкам. Конечно, Люси просто хотела ее напугать, заставить отказаться от Жака. С этой мыслью Жанна, наконец, уснула. \\\* На следующий день Жак окончательно пришел в себя и стал узнавать окружающих. Его ни капельки не удивило то, что около его постели оказались и я, и Люси, он, по-видимому, не испытывал и тени замешательства. Иногда я спрашивала себя, не забыл ли он то, что между нами было, и не воспринимает ли меня просто как кузину своей жены. Но у Люси, по-видимому, сложилось совсем другое мнение, потому что пару дней спустя она сказала мне: - Завтра я уеду. Мне давно пора на работу, да и сына нельзя так надолго бросать на моих родителей. А Жака оставляю тебе. С меня довольно. С меня более, чем довольно. - Как тебе будет угодно, - ответила я, бессознательно радуясь тому, что кто-то принял решение и мне остается только его принять. Меньше всего на свете я люблю принимать какие-то решения. Плыть по течению - это самое правильное и приятное, что может быть в жизни. Люси уехала, а я пересчитала свою наличность и поняла, что больше не могу жить в гостинице: счет за две недели оказался поистине астрономическим. Хорошо еще, что Люси уладила все финансовые вопросы с больницей, хотя я не могла понять, на какие деньги. А Жаку предстояло провести в больнице не меньше месяца, и этот срок я с детьми вполне могла прожить в меблированной комнате. Те более, что мне лично было решительно все равно, где жить. Жак выздоравливал, но из его памяти абсолютно стерлась вся наша поездка. Наверное, так было лучше для него, а я радовалась уже тому, что он узнал меня. Но говорил он только о больнице и о своем самочувствии, так что мне было трудно даже изображать заинтересованность. Мне было просто скучно слушать о том, что он ел на завтрак, как трудно ему было накануне сидеть, и что сказал врач при обходе. Но через несколько дней Жак и обрадовал, и напугал меня одновременно. Я пришла, как обычно, и увидела странное выражение его лица. Он смотрел на меня так, будто только что разглядел и узнал, а потом сказал очень внятно: - Любимая… Любимая, ты должна сказать мне правду. С детьми все в порядке? Лори и Бьянка не пострадали? Они ведь были на заднем сидении машины… Я сказала, что с детьми все в порядке, и тогда Жак заплакал, прижавшись лицом к моей руке и вздрагивая всем телом. Сквозь слезы он говорил что-то о моей невероятной доброте, о том, что я никогда не обвинила бы его в несчастье с детьми, что я лучше всех на свете… Мне было и приятно это слышать и неловко. - Ты не виноват в аварии, - сказала я, когда он немного успокоился. - В ней никто не виноват, это был просто несчастный случай. Тот самый кирпич, который когда-то падает. Жаку повезло, просто невероятно повезло: он выкарабкался из того положения, из которого мало кто выбирается. Главным для меня было то, что память у него практически не пострадала. Наверное, я скорее примирилась бы с каким-нибудь физическим уродством, мне легче было бы жить с калекой, чем с человеком, который забыл часть своей жизни. Точнее, часть своей жизни, проведенную со мной. Остальное он, наверное, и сам не очень хотел вспоминать. Жак так трогательно заботился о моих детях, что я лишь долгое время спустя осознала: о своем сыне он и не вспомнил. Оставил его с Люси, и даже ни разу не спросил у меня, все ли в порядке в его собственной семье. Тогда же я задала себе вопрос: а что если и меня он так же оставит где-то позади, как балласт? Ведь это так естественно - забывать о тех, кого больше не любишь. И не любить тех, кого забыл или забываешь. И все-таки тогда, в больнице, мы были счастливы. Мы подолгу разговаривали ни о чем, совсем как в начале нашего романа. Новым было только то, что изредка мы в своих разговорах упоминали Люси, как если бы авария разрешила нам говорить о настоящей жене Жака. Но упоминали вскользь, между прочим, потому что Люси сама отказалась от борьбы и уехала, оставив Жака мне. И еще потому, что Жак знал: у Люси есть другой мужчина. \\\* Это не могло продолжаться долго, оба они все прекрасно понимали. Настал день, когда Люси приехала за Жаком и увезла его в Париж. Жанна простилась с ними отрешенно-любезно, как если бы они были просто компаньонами по отпуску. А через несколько дней она собрала детей и тоже вернулась в Париж. Это было странное возвращение. Пока такси везло их с вокзала Сен-Лазар, Жанна глядела в окно и не узнавала знакомые улицы. Ей казалось, что она приехала из-за границы, где провела в изгнании несколько лет. И она даже удивилась тому, что ее дом стоял на прежнем месте, а квартира была почти в прежнем состоянии, только еще более пыльная и запущенная. Жанна подумала, что теперь она просто должна привести квартиру в идеальное состояние. Только так она сможет обрести почву под ногами, только таким образом ей удастся заполнить предстоящие долгие-долгие пустые дни, а ночами она будет спать, чувствуя обыкновенную человеческую усталость. И начать нужно со стенного шкафа, чтобы избавиться от Марка. Или от его призрака. В любом случае, нужно было начинать жизнь с чистого листа, а для этого нужно было вычистить квартиру. Она отодвинула сундук от стены и открыла дверцу шкафа. \\\* Пустота - вот что было за дверью. Пыльная, темная пустота. И я, кажется, знала, что так и будет. Мне слишком хотелось поверить в то, что я способна убить человека. Нет, не так: мне слишком хотелось избавиться от Марка, уничтожить его. И я поверила в свои фантазии. Поверила так, что захотела уничтожить физические следы вымышленного преступления. Что, собственно, трагического произошло в моей жизни? Тусклое детство, неудачный брак, огромная лень… Я была вполне здорова и нормальна, но вечно притворялась слабой, беспомощной и слегка сумасшедшей. Для чего? Чтобы меня пожалели? Но мне не нужна была жалость. Чтобы меня любили? Слабых и сумасшедших не любят. Тогда зачем? Наверное, чтобы оправдать свой эгоизм. Теперь я ясно вижу, что выбрала для этого слишком сложный путь. Не нужно было выходить замуж, рожать детей, соблазнять чужого мужа и ехать с ним куда-то. Но Бог почему-то наказал за все это Жака, а не меня. Или меня он наказал более изощренно? Дал вкусить сладость разделенной физической любви, а потом отнял ее. Не знаю. В любом случае, я заслужила наказание хотя бы потому, что не сделала ни малейшей попытки избежать его. Но я не была наказана! То есть была, но по-другому. Жак выздоровел и тут же приехал ко мне, но я уже не была прежней Жанной. И квартира изменилась до неузнаваемости, потому что я не только сделала генеральную уборку, но и пригласила мастеров, которые преобразили мое жилье. Жак раскритиковал все: слишком белые рамы и двери, слишком нарядные стены, слишком блестящие полы. Ему не понравилась новая кухня, которую я расширила за счет стенного шкафа и обставила новым пластиковым гарнитуром "под дуб". Наконец, ему не понравилось то, что я не только снова начала писать стихи, а еще и публиковала их, и к тому же встречалась со своими коллегами - писателями, поэтами, литературными критиками. С детьми теперь была няня, а я постриглась, привела в порядок руки и стала пользоваться косметикой. Забавно, но деньги на все это принес цикл стихов, которые я написала, когда думала, что Жак умирает, что он вот-вот отойдет в мир иной. Я с удовольствием читаю критические статьи о моем творчестве, в которых до небес превозносится искренность и пронзительность стона разбитого сердца молодой женщины в цикле стихов "Утрата". Сердце у меня не разбилось, а стихи пишутся уже как бы сами собой, не нуждаясь в каких-то реальных событиях и героях. Горечь потери острее всего выражают те, кто ее на самом деле не испытывают, настоящая утрата порождает безмолвие. Кстати, Жак назвал мой цикл "Утрата" "омерзительным и циничным духовным стриптизом", "выворачиванием души на потеху толпе". Но он вообще равнодушен к поэзии и более или менее разбирается только в машинах, так что его мнение меня мало тронуло. Стихи принесли мне финансовую независимость, а остальное - сплошные условности, из которых, в принципе, и состоит нормальная жизнь. К тому же я считаю, что рифмовать свои чувства ничуть не более безнравственно, чем спать с кузиной своей жены. Именно это я ему и сказала однажды. Мы лежали в кровати и лениво обменивались колкостями, на которые ни он, ни я не обращали внимания. Но на сей раз я, по-видимому, перешла границы дозволенного, потому что он вдруг ответил: - А убить мужа, по-твоему, ничего не значит? Имей в виду: Люси мне все рассказала. Я даже не поняла сначала, о каком муже идет речь, и лишь через несколько минут до меня дошло, что он имеет в виду Марка. И перед моими глазами вновь всплыла та ужасная картина: я затаскиваю бесчувственное тело с окровавленной головой в стенной шкаф и припираю дверцу сундуком. После этого видения в моей памяти всегда зиял черный провал - до самых родов, я никак не могла припомнить, сколько времени прошло между двумя событиями, и что я в это время делала. Но тут я с ослепительной ясностью поняла, что они следовали одно за другим, что я успела только дойти до телефона и позвонить. Я позвонила тогда акушерке и Люси. Люси! Она ведь приехала тогда, была у меня в квартире, что-то готовила на кухне. Увидела она труп Марка? Вряд ли. Тогда откуда она могла что-то знать? - Все дело в том, что Люси давно меня не любит, - сказал Жак, точно отвечая на мой незаданный вопрос. - У нее начался роман, я хотел с ней развестись, но тут нам пришлось ехать к тебе, и мы обнаружили в шкафу Марка. Между прочим, любовника моей жены, а не только твоего мужа. Люси вывезла его оттуда, понятия не имею, куда. А мне неплохо заплатили за молчание. - Когда ты был в больнице, она сказала мне, что видела Марка, - прошептала я. - Значит, это правда. Все это время она была с ним, а мы с тобой поехали путешествовать на деньги моего мужа. И ты мне ничего не сказал… - Никак не мог решиться, - ответил Жак, прикуривая сигарету. - Она всегда его хотела, его или его деньги, и она его получила. Они бы только обрадовались, если бы мы оба разбились: никаких хлопот с двумя разводами. Потому-то Люси и взбеленилась, когда узнала, что мы живы. А я не мог отказаться от возможности съездить с тобой отдохнуть. У меня не было другого выбора, ты же знаешь, я нищий, как и ты. И согласись, в конце концов все оказалось лучше для нас всех: ты считала, что никого не обманываешь, мы с Люси соблюдаем видимость супружеского союза, Марк крутит с ней роман, да еще и платит за все. Все очень просто. \\\* Действительно, проще просто не бывает. “Если бы я тонула, то не стала бы делать никаких попыток выплыть: глупо спорить с судьбой”. Именно эту фразу она сказала ему однажды ночью, а он, как обычно, пропустил все мимо ушей. Впрочем, она и не рассчитывала привлечь его внимание: она вообще сказала, не подумав, так – размышления вслух, поток сознания. Но сама эту фразу почему-то запомнила. А теперь вот вспомнила. Теперь, когда она лежала в той же кровати одна, обессилевшая и опухшая от слез. Вспомнила, потому что не испытывала ни малейшего желания что-то исправить, что-то объяснить, договорить, кого-то вернуть или вернуться самой. Если честно, она не испытывала никаких физических страданий: только слезы лились как бы сами по себе. И это состояние было хуже любой агонии, в том числе, и той, через которую проходит утопающий. Собственно говоря, вся ее жизнь была пронизана этой идеей: пусть будет то, чему суждено исполниться. Она никогда не делала никаких попыток что-то изменить или куда-то повернуть – просто плыла по течению. Или опускалась на дно… как это было сейчас. В одиночестве. начало романа
