Подружки

Посвящается Ж.Ж.Г. Часть 1. Капочка    С Капитолиной я познакомилась на первом курсе института, в котором мы по стечению обстоятельств вынуждены были учиться на одном факультете. Первые три года мы с ней отчаянно враждовали. То есть не в смысле «я против нее» или «она против меня»: просто мы находились в двух борющихся за власть кланах, образованных в рамках нашей группы, и фактически ежедневно «сражались» по разным сторонам баррикад. Слово «сражались» в данном контексте звучит очень уместно, так как наши перепалки не всегда были словесными. Как правило, это происходило так. Кто-нибудь из нас, случайно или осознанно, становился источником конфликта; на защиту обиженного бросались все его соратники; противники в свою очередь «принимали бой»; начиналась грозная, но пока еще вполне мирная перебраночка, в которой каждое слово обязательно использовалось против того, кто его сказал; потом, прямо пропорционально нарастающей агрессивности, мы переходили на личности, а затем личности переходили на кулачный бой.

Мы не просто были противоположностями, мы фактически принадлежали к разным мирам. Группу, в которую входила я, можно условно обозначить «правильные девочки»: все как на подбор отличницы, отглаженные и скромные, интеллектуально одаренные, подготовленные к каждому семинару, с конспектами, исписанными лекциями и исчерченными графиками, любимицы преподавателей, буфетчиц и гардеробщиц, воспитанные и приторно-вежливые, с перспективами получить красный диплом и сделать сногсшибательную карьеру в какой-нибудь научной области.

Капитолина была неформальным лидером «дрянных девчонок», и это еще слабо сказано. Таких колоритных и разбитных оторв нужно было еще поискать: всегда готовые к конфликту, размалеванные и вызывающе разодетые, абсолютно спокойные перед любым экзаменом (и что самое удивительное – сдавали ведь, с горем пополам, но сдавали!), уверенные в собственной уникальности, с мобильниками, разрывающимися от звонков парней (внимание: идет процесс самореализации!), вечно шокирующие всех своими откровениями, ругающиеся матом как сантехник в праздники… Вполне естественно, что мы всей своей одухотворенно возвышенной душой ненавидели (абсолютно взаимно) этих недостойных, с нашей точки зрения, девушек. При таком столкновении интересов конфликт был неизбежен, и в состоянии «стенка на стенку» мы прососуществовали фактически три года.

Но даже ненавидя ее всей душой, от лица группы «правильных девочек» и от себя лично, я не могла не признать тот факт, что Капочка – девочка-конфетка. Миниатюрная маленькая брюнеточка с мастерски выточенным кукольным личиком, и не менее искусно вылепленной фигуркой, она всем своим естеством излучала истинное обаяние, была эпицентром притягательной силы влечения, источником совершенной женственности. Черный, тягуче-маслянистый, нефтяной цвет глаз завораживал настолько, что сразу верилось в существование гипноза. Это было ее оружие, ее черное золото, о чем она прекрасно знала и беззастенчиво пользовалась. Вообще, о своих сильных сторонах Капочка была прекрасно осведомлена и с детства активно работала над их совершенствованием. Так еще в юном чистом возрасте, когда Капочка была ученицей начальной школы, и каждое лето ее ссылали в пионерские лагеря, она отличалась от других детей тем, что в ее багаже не было ни бабушкиных пирожков, заботливо завернутых в промасленную салфетку, ни бутербродов с колбасой и сыром, помещенных мамой в удобные пластиковые коробочки, ни шоколадок, украдкой засунутых папой в рюкзак дочери… Чемодан Капочки был забит специальными косметическими средствами по уходу за всем, за чем можно ухаживать специальными косметическими средствами: шампуни, бальзамы, кремы, скрабы, тоники для волос, лица, тела, рук, ног, ногтей и т.д. Бедная Капочка! Она вынуждена была с детства растить в себе женщину и укреплять свои позиции на мужском фронте. Как бывалый спецназовец, Капочка с годами накопила целый комплекс женского оружия, который при необходимости пускала в ход, особенно когда стратегическая задача требовала «убить» наповал. Благодаря врожденному чувству стиля, она всегда умело подчеркивала и обтягивала то, что можно подчеркнуть и обтянуть, и также успешно вуалировала и маскировала недостатки фигуры, о наличии которых, благодаря ее грамотным действиям, мало кто догадывался.

Мы с Капочкой принадлежали к разным весовым категориям. Я относилась к разряду крупных женщин и искренне полагала, что мужики делятся на две категории: тех, кто любит полненьких и тех, кто это скрывает; считала свою округло-булочную фигуру лакомым кусочком, благосклонно принимала прозвище «плюшка» и устало ловила восхищенные мужские взгляды, скользящие по мягким выпуклым очертаниям моего барского тела. Худых маленьких женщин я всю свою сознательную жизнь воспринимала со снисходительной жалостью, и всматривалась в их «иссушенные» тела мучительно-переживающим взглядом, как матери всматриваются в личико заболевшего, только что заснувшего ребенка. Но Капочка заставила меня не только изменить свое мнение по этому поводу и зауважать утонченность – к своему ужасу я начала завидовать худобе и КейтМоссовским стандартам, комплексовать по поводу собственной приятной мягкости форм, которая стала ассоциироваться у меня не со свежей сдобой, а скорее с трясущимся желе. Но когда я поняла, что хочу быть такой, как Капочка, тут же поставила себе диагноз: деградация. Диагноза я испугалась больше, чем лишнего веса, а потому быстро вернулась к прежним ощущениям довольства собственной фигурой и внутреннего удовлетворения от осознания своей привлекательности.

Капочкина мама воспитывала дочку по двум незыблемым правилам: Капе все можно и Капа – самая красивая. На следование этой методике воспитания была положена вся жизнь ее родителей, так как юная Капочка ребенком была смышленым, быстро усвоила все слова, кроме «нельзя», а главным и любимым сделала словосочетание «хочу вот это». Платья, кофточки, штанишки, юбочки и туфельки, подчеркивающие и без того заметную внешность маленькой модницы, приобретались по первому ее требованию, благо, что папа Капочки, знаменитый программист, практически не принимавший участия в воспитании дочери по причине занятости, зарабатывал хорошо. Она научилась с трехлетнего возраста самостоятельно подбирать одежду и аксессуары, причем настолько мастерски, что получалось не просто очень красиво, а по-настоящему модно и стильно. Даже на фотографиях, сделанных в специальных ателье, где ребенка обычно сажали рядом с уродливым деревянным крокодилом Геной на фоне блекло-голубой занавески, Капочка выходила кокетливой и знающей себе цену девчушкой, причем ни крокодил, ни занавеска нисколько не портили ее фотографической красоты и колорита, так как на фоне Капочки вся эта декоративная экзотика ателье заметно блекла. И так было всегда: где бы не появлялась Капочка, она тут же становилась центром внимания, сосредоточием заинтересованных мужских и завистливых женских взглядов, а весь окружающий антураж моментально превращался в бледные декорации дешевого спектакля.

Капочка, бесспорно, была звездой, свет которой не мог поблекнуть ни при каких обстоятельствах. Например, полтора года, которые Капочка вынуждена была проходить со скобами на зубах, стали вместо ожидаемого периода комплексов и отсутствия улыбки, временем самого беззаботного веселья и обилия ухажеров. Все школьные и дворовые мальчишки, переживающие момент становления своего мужского внутреннего «я», скрывающие подростковые комплексы за грубым хихиканьем и натренированными презрительными плевками сквозь зубы, интуитивно составили иерархию доступности и притягательности девчонок, безошибочно отведя внешне неприступной Капочке первое место. Практически для всех из них, учившихся целоваться дома на помидорах, Капочка стала первым откровением настоящего поцелуя, первой пробой взрослого удовольствия, смешанного со стыдом, первым страданием и первой душевной болью, которую нельзя вылечить зеленкой. Нет, конечно, во дворе были и другие девчонки, с которыми тоже познавали жизнь, но особенным шиком считались в то время именно поцелуи с Капочкой, абсолютно полноценные поцелуи, нисколько не скованные некрасивыми зубными скобами. Из-за нее дрались, из-за нее ругались, ее ревновали, за нее боролись, из-за нее рушилась непостоянная детская дружба и непрочная первая любовь…

Словом, детство и юность Капочки были более чем насыщенными, и, следует заметить, к моменту поступления в институт она нисколько не остепенилась. Куда смотрели ее родители, мне было непонятно. Наверное, за своей слепой родительской любовью они не смогли разглядеть ни эпатажной раскрепощённости дочери, ни явных недоработок в их методике воспитания, а, возможно, эта чрезмерная свобода, дарованная ребенку, имела под собой другие скрытые причины…

Сказать, что к моменту совершеннолетия у Капочки было много ухажеров – ничего не сказать. Мужики попадали на крючок моментально: своей хрупкой балеринчатой комплекцией она вызывала в сильном поле немедленное и страстное желание защитить, уберечь, прикрыть собой эту малышку, холить, лелеять и сладко баловать ее, наслаждаясь первобытным чувством превосходства самца-защитника.

Несмотря на, мягко говоря, неуспеваемость Капочки по институтским дисциплинам - следствие абсолютной неспособности к обучению - она всегда поражала меня своей редкой житейской мудростью. Ей вообще было свойственно сочетание в своем характере абсолютно несовместимых, казалось бы, качеств. Вот и получалось, что хотя для Капочки понятие «высшая математика» включало в себя все, что сложнее вычитания и сложения, а термины «тригонометрия» или «логарифм» вызывали на ее лице придурковатую улыбку, продиктованную не просто не знанием значения сказанного, но и невозможностью хотя бы выговорить данное слово, но при всем этом ее женская интуиция действовала настолько тонко и безошибочно, что поведение Капочки всегда отличалось естественностью решений, особой легкостью слов и приятной грациозностью поступков.

Капочка с удовольствием давала мужчинам насладиться ролью Главного Защитника, а сама охотно играла в зависимую маленькую женщину, низшее создание в эволюционной иерархии, нуждающееся в постоянной защите. Причем все ее уловки, свидетелем которых я случайно становилась, напоминали мне обучающие игры моего племянника Димочки, когда малыша учили жестами иллюстрировать сложную мысль, озвучиваемую взрослыми: папа денюжки куёт (Димочка стучит кулачками друг о друга), мама их считает (малыш загибает пальчики), а Димочка разбрасывает (Димочкина любимая часть: он охотно прыгал и махал всеми конечностями, показывая, как разбрасывает денюжки). Так вот Капочка мне очень напоминала Димочку, а Капочкин ухажер – того взрослого, который диктует ребенку текст. Капитолина старательно показывала своим поведением мужчинам то, о чем они говорили, она иллюстрировала их слова своими действиями – и в результате вертела мужиками как хотела, получала от них все, что ей было необходимо, оставляя их, бедных, в счастливом неведении относительно того факта, как грубо и по-детски наивно их только что развели.

Капочка была удивительной девушкой: в ней настолько гармонично недостатки сочетались с достоинствами, что отличить и отделить их друг от друга, было просто невозможно. Она воспринималась только вся целиком, такая, какая есть, словно полностью законченное произведение искусства. Никаким отрицательным штрихом уже невозможно было испортить эту совершенную, истинную гармонию, ценителей которой всегда было слишком много.

Капочка притягивала к себе людей каким-то необъяснимым невидимым магнитом, и даже я, как бы не сопротивлялась этому, как бы не пряталась за ненавистническими настроениями, при первой же возможности наладить отношения, была притянута магнитом обаяния и, удивляясь сама себе, активно пошла на контакт, результатом которого стала неистовая дружба, увенчавшая финал нашей трехлетней борьбы.

Капочка любила быть в центре внимания. О своих жизненных перепитиях она рассказывала искренне и с юмором, а я, слушая ее рассказы, обычно думала: «Да если б у меня такое случилось, я бы давно ушла в монастырь». Она постоянно попадала в переделки, вляпывалась в истории, вечно искала выход в наших советах из очередной «безвыходной» ловушки. Забеременев раньше всех на курсе, Капочка восприняла этот факт как очередное приключение, радостно оповестила об этом всех желающих и не желающих знать ее интимные тайны, смеясь говорила об отце ребенка, что заставит «этого негодяя» жениться, и до слез печалилась, что ей теперь придется бросить курить.

Узнав о ее беременности, я тут же поставила крест на Капочке. Она сразу стала для меня воплощением самого безответственного, испорченного и развращенного, что только может быть в человеке. Мои внутренние ценности и принципы, список которых возглавляло чувство ответственности, моё внутренне «Я», умытое, прилежное и правильное, стереотипы родительского воспитания – все это бунтовало во мне против Капочки, неистово и яростно, выступая с обвинительными внутренними монологами: «Да о чем она думала? Куда ей сейчас ребенка? Ведь ни денег, ни профессии, не перспектив приобрести деньги или профессию!» Меня выводило из себя спокойствие и обыденность ее поведения, в котором не наблюдалось ни малейших переживаний на предмет собственного будущего. Момент оповещения ее мамы о беременности дочери представлялся мне примерно так:

Мама выходит из кухни, вытирая руки о старое полотенце, которое давно пора выбросить:

• Есть будешь?

Капочка в прихожей, аккуратно стягивая модные сапожки с уродливыми по-старикохоттабычевски загнутыми носами, спрашивает:

• А что ты там сварганила?

• Котлеты.

• Давай. Да, мам, у меня новость: я беременна… Котлеты с чем?

• С макаронами. От кого?

• Не-е-е, в макаронах много калорий, я буду просто котлеты. От Володи.

• Ну, ладно, что ж делать, будем рожать… Иди мой руки...

Наверно, это было примерно так. Каким образом подобное оповещение произошло бы в моей семье, я и думать не хотела, так как точно знала, что одной скорой там не обойтись…

Вобщем, навесив на Капочку пожизненный ярлык «несознательный член общества», я немного успокоилась мыслью, что меня это не касается, и с болезненным любопытством стала ждать продолжения.

Капочка добилась своего, и теперь с интересом ждала предстоящей свадьбы по принципу: «В такую переделку я попадаю впервые!», и, будучи не в состоянии справиться с нахлынувшими эмоциями от предвкушения кардинальных жизненных перемен, она постоянно и непрерывно хохотала, по любому поводу и в любом месте, независимо от уместности ее смеха. Смеялась Капочка ровнехонько до момента наступления страшнейшего токсикоза, заставившего ее осознать, что, собственно, из этой переделки ей уже просто так не выбраться, и обратного пути нет. Самостоятельно придя к этой незамысловатой мысли, Капочка впала в жесточайшую депрессию, с длительными истериками, вечно плохим настроением, и невозможностью без слез произнести и пары предложений на отвлеченную тему.

А тем временем близилась неизбежная свадьба. Все приготовления легли на плечи родителей, так как будущие молодожены - каждый по-своему - были невменяемы. Капочка постоянно ела, без отрыва от своего основного занятия – лить слезы, поминутно взвешивалась и обнаруживала появление лишних килограммов, что было еще одним поводом для безутешных рыданий, хотя и без этого причин поплакать было у невесты предостаточно. Адекватность жениха также вызывала большие сомнения. Он как-то философски отнесся к предстоящему событию, сделал вид, что все происходящее его не касается, жил своей обычной жизнью и благородно согласился «хотя бы на свадьбу не опоздать». Впоследствии оказалось, что философский настрой жениха обусловлен не столько его загадочным внутренним миром, сколько его пристрастием к курению травки и озабоченностью проблемой, как, где и на что эту самую травку достать.

На свадьбе жених и невеста стоили друг друга: царевна-несмеяна сдерживала слезы, так как белые туфли нещадно жали, свадебное платье за два часа до церемонии разошлось на увеличившейся груди по шву и было грубо пристегнуто булавками в трех местах, а счастливый и довольный жених сверкал расширенными зрачками и беззаботно улыбался на все внешние раздражители, в частности на вопросы и тосты тамады и вполне ожиданные крики гостей «горько».

Самостоятельно выбравшись из предродового кризиса как из очередной жизненной переделки, Капочка предстала перед нами в новом качестве – вполне вменяемой будущей мамы, которая начинает понимать, что с ней произойдет через несколько месяцев. Капочка непривычно подурнела за время беременности, но мудрая природа сделала свое дело: оберегая малыша от пагубных последствий материнских истерик, она притупила бдительность девушки в отношении собственной внешности. Теперь Капочка снисходительно выслушивала комплименты, безоговорочно верила им, и радостно позволяла восхищаться своей красотой, хотя даже самый ненаблюдательный человек с хроническими проблемами со зрением не мог не заметить пигментных пятен на лице, создающих эффект «вот шла к вам сюда, упала в грязь лицом и неудачно умылась», оплывшей фигуры и лишних килограммов, осевших в области щек и шеи, создающих ассоциации с круглым пузатым хомяком, который в настоящий момент хранит запасы пищи за щеками.

В положенный срок на глазах у изумленного персонала роддома Капочка без кесарева родила огромного для своей комплекции парня. На следующий день, несмотря на лютый мороз, мы всем факультетом вытаптывали на снегу «Капка - молодец!!!» под окнами ее палаты, орали и прыгали, окрыленные осознанием чужого счастья, махали замерзшими цветами, завернутыми «для тепла» в газету, составляли график дежурств по сидению с малышом (чтобы Капочке удалось закончить с нами институт), пихали в бок затравленного папашу, одновременно сдвигая ему на глаза старомодную меховую шапку, что означало: мы очень-очень рады за тебя! – галдели, мерзли, дурачились, смеялись, пока бдительная охрана больницы не выставила нас за ворота заведения, объяснив это тем, что мы нарушаем общественный покой. Но мы находились в такой эйфории, и наш кураж был настолько силен, что мы с легкостью уболтали охранников – хорошие оказались ребята! – и вместе с ними в будочке для переодевания персонала распили ледяную бутылку водки без закуски за здоровье безымянного пока парня.

А в это время, сгорбившись на неудобном стуле приемного покоя, плакала от счастья Капочкина мама…

ОСА

окончание следует...