Дом

- Сержента?! - Тихо, глупый, все спят еще. - А почему ты не спишь? - Ну… мне показалось, что сегодня утром должно что-то случится. Вот и вышла насобирать землянику. Хочешь ягодку? - Какая ты предусмотрительная! Спасибо. - За что? - За землянику, конечно. Ну и еще за пару вещей. - Это за какие? - За удивительные глаза, к примеру. - Льстец…. Но я рада, что в некоторых вещах ты остался таким каким был. - Проверим. Сержента?! - Тихо, глупый, все спят еще. - А почему ты не спишь? - Ну… мне показалось, что сегодня утром должно что-то случится. Вот и вышла насобирать землянику. Хочешь ягодку? - Какая ты предусмотрительная! Спасибо. - За что? - За землянику, конечно. Ну и еще за пару вещей. - Это за какие? - За удивительные глаза, к примеру. - Льстец…. Но я рада, что в некоторых вещах ты остался таким каким был. - Проверим. \\ \* Дом стоял на склоне холма. Одиноко. При случайном взгляде, он словно вырастал из леса, сливаясь с окружающими деревьями. Разборчивый взгляд замечал, что дом уже стар и заброшен, но каким-то образом содержится в порядке. Тропинка, огибавшая озеро у подножия холма, была совсем заросшей. Никто не ходил по ней уже много лет и, временами, когда она выводила в скрытую ложбину или к берегу озера, путь почти терялся, среди нагромождения камней или в зарослях земляники. Часто мне приходилось погружаться в воспоминания, чтобы отыскать его. В детские воспоминания. \\\* Не догонишь, ни за что не догонишь. Но мама запретила нам спускаться к озеру. А она не узнает. Струсил? Сам ты струсил. Побежали. \\ \* В детстве мы излазили всю округу; порой я нахожу в старых вещах приветы из прошлого: два потрескавшихся говорящих желудя из Старой банки - серый и красный, обычно они несли чушь и нам нравилось смеяться над ними и задирать, особенно красного, он очень любил ворчать; кусок сланца, который откололся от прибрежной скалы в заливе Надежды, однажды мы поймали в него лунный свет и если посмотреть насквозь, можно было увидеть причудливые картины; обрывки записок, которые мы оставляли в дереве на окраине Южного Леса – мы звали его Могучий Боб – потому что оно походило на гигантский боб из старой сказки, который вырос до небес; старая карта пиратского клада, который мы так и не нашли, но перерыли множество ям в окрестностях. Но было одно место, куда нам строго-настрого запрещалось ходить. Разговоры об этом пресекались и все вопросы оставались без ответов. Это место обросло тайнами и загадками, оно казалось нам логовищем чудовищ и страшных монстров. Озеро и дорога к нему… “Да брось ты. Никто не узнает, если будем держать язык за зубами.” Тропинка петляет между высокими деревьями. Это Старый Лес и каждое дерево здесь просто огромно – приходится высоко задирать ноги и часто просто перепрыгивать через торчащие корни деревьев. Добежав до опушки леса, мы остановились, тяжело дыша. Тропинка зигзагом спускалась к берегу озера, плелась вдоль него, огибая, и скрывалась в высокой прибрежной траве. А потом, неожиданно появляясь, делала последний зигзаг и терялась среди деревьев Северного Леса. Мы смотрели друг на друга, не решаясь сделать первый шаг на незнакомой территории. \\ \* Сейчас же, как и тогда, спускаясь к озеру, я чувствовал сильное волнение – ностальгия мягкой рукой сжимала мое сердце. Я не помню кто первым увидел этот дом – кажется, все таки Кол – все, что сохранила моя память – это выражение безмерного восхищения и удивления. Дом стоял среди деревьев, казалось, он возвышается прямо посреди леса; сам, обвитый плющом, он тонул в зелени. Он был старым – очень старым; создавалось впечатление, что его вырубили из целого куска камня – взяли скалу, проделали в ней окна и двери, и обвили темно-зеленым махровым полотенцем. Тропинка вывела нас к воротам, огромным чугунным воротам, которые нам так и не удалось открыть – их узорные створки вросли в землю. Мы перелезли через них. Некогда чистые дорожки сада, выложенные белым камнем и серебристой плиткой, заросли дикой ежевикой, а сам сад выглядел буйно заросшим лесом и нам пришлось изрядно потрудиться, разыскивая дорогу к дому. Он был старым …… но не заброшенным. Было ощущение, что хозяева тут, только отлучились ненадолго; раскрытая книга на столике, горящий камин, маленькие фигурки толстых человечков, качавших головами туда-сюда, высокие пыльные гобелены, изображавшие незнакомых нам мужчин и женщин, толстые книги в библиотеке – все, казалось, ждало владельцев дома. Здесь чувствовалось странная поэзия: все вещи находились на своем месте и у нас (вот странно) и мысли не возникало взять что-нибудь из дома. Мы проходили по комнатам, словно чувствуя какой-то ритм, какую-то неслышимую музыку. Она была своевольна, она вела нас по странным, известным только ей законам – уводила из одних комнат, и подталкивала к другим, широко распахивая двери. Она играла где-то на задворках сознания, нам казалось, еще миг и мы услышим ее, вот-вот, и ее печальные аккорды прозвучат рядом с нами. Но этого не произошло, ни в этот раз, ни потом, когда мы приходили сюда. Между нами и музыкой всегда было что-то: один миг до звучания, тонкая пленка на поверхности реальности – гладкая, но непроницаемая. Наши визиты в дом не были часты, но мы использовали любую возможность, любой предлог, что бы ускользнуть к Старому озеру. Мы подолгу бродили по заросшему саду, разглядывая странные деревья, растущие по обеим сторонам белых дорожек, копались в огромных сундуках, стоящих на пыльном чердаке – там лежал старый хлам, но как же нам было интересно. Мы рассматривали портреты людей, висящие на стенах и придумывали их прошлое. Смотри, а этот вот, важный, хмурит брови почти как наш дядя. О, какая красивая леди Это был один из портретов, перед которыми мы почти всегда останавливались. Высокая женщина с сединой в черных волосах, но еще очень молодая. Тонкие черты лица, широко открытые черные глаза и резко очерченные губы – она действительно была красива. Я помню, мы подолгу задерживались здесь, разглядывая ее и стараясь придумать ей имя. Ее зовут Эланор. Не… какая же это Эланор? Ну посмотри сам, она же просто вылитая Эланор. Я качаю головой. По-моему, она не похоже на Эланор – я думаю ей больше подошло Сильвер или Оникс. Мы спорим, а потом отправляемся дальше, останавливаясь перед толстым низким человечком в длинных зелено-коричневых одеждах с дымящейся трубкой и окладистой бородой. Мы назвали его просто – Гном. Что-то, по-моему, у Гнома плохое настроение – смотри как он хмурится. Правда, хмурился он всегда. Следующий портрет – высокого молодого щеголя – обычно мы пропускали – нам не нравился его высокомерный взгляд. Зато потом мы надолго задерживались перед портретом молодой девушки – мы прозвали ее Дождь, не помню уже почему, хотя улыбалась она вовсю. Ее длинные густые рыжеватые волосы завивались колечками, а вздернутый нос и смеющиеся глаза придавали ее лицу озорное выражение. Среди галереи портретов был один, который всегда вызывал у нас удивление – он был пуст. Резная деревянная скамеечка стояла под склоненными ветвями молодой яблони; но никто на ней не сидел, никто не тянулся за спелыми яблоками. Иногда, когда я долго рассматривал этот гобелен, мне казалось, что я начинаю угадывать силуэт хозяйки этого портрета, но секунда – другая и он исчезал, словно унесенный летним ветерком. Затем мы бродили среди маленьких резных столиков в гостиной, удивляясь их хрупкости. Присаживались перед камином, воображая себя взрослыми и важными людьми. Рассматривали карты, лежавшие на столе в кабинете; они показывали какие-то далекие незнакомые земли и мы представляли себя великими путешественниками и бесстрашными исследователями. Наши визиты были редки – мы не рисковали слишком часто отлучаться из дома, но все же, постепенно, Колу наскучили наши походы. Дом у Озера, бывший некогда шкатулкой страшных и ужасных тайн, открыл ему все секреты. Он стал скучным и обыденным. Кол не слышал или не хотел слышать музыку, и когда я попытался рассказать, объяснить ему, он поднял меня на смех, повертев пальцем у виска. Больше на эту тему я с ним не говорил. Для меня же, чем больше я узнавал Дом, тем больше мне хотелось о нем узнавать. Каждый раз, когда я приходил в это место, оно менялось. Как-то неуловимо, практически незаметно, и скорее это изменение можно было почувствовать, чем заметить. Скрип досок, беззубый прищур окон, языки пламени в камине, обивка мягкого вельветового кресла, звон бокалов и шорох сквозняков. Иногда я подолгу стоял в комнате, прислушиваясь, пытаясь определить, что изменилось. Чаще всего это не удавалось: я чувствовал изменения, но не мог понять, в чем они заключались. \\ \* Тропинка сделала еще один зигзаг и вывела меня к величественному дереву. Оно было настолько велико, что его верхушка терялась глубоко в облаках, а тропинка, вместо того, что бы обогнуть этого великана, просто проходила сквозь него, превращаясь в глубокий и темный туннель. Говорили, что его создали друиды, некогда жившие здесь, а потом исчезнувшие. Туннель был длинной около сорока шагов, и где-то в его середине, в самом центре – там, где иногда слышен шепот дерева, есть небольшая щель. Обычно она прячется ото всех, но если вы постоите несколько минут, прислушиваясь к шепоту, а потом нагнетесь и скажете ей пару заветных слов, она с радостью раскроется, открывая небольшую нишу. Небольшую, но достаточно вестимую, что бы спрятать что-то маленькое. Записку, например. Подойдя к дереву я замедлил шаги, а сердце забилось чаще. Вряд ли там есть что-то – говорил я себе, проводя по заветной щели. Мои пальцы скользили, следуя причудливому рисунку древесных прожилок, так сильно похожих на вены, пока не наткнулись на небольшое возвышение. \\ \* Губы, очерченные мазками краски на холсте, складки легкого платья, теряющиеся в хитросплетениях летних ветерков, глаза, как отражения двух звезд на глади ночного озерца. Я ждал, искал, гнался. Я открывал одни двери, но ты выходила в другие. Я распахивал окна, в надежде поймать твое ускользающее сияние. Я смотрел в зеркало, но не видел отражения. \\ \* “Я жду”. Серая лепестковая бумага, почти крошащаяся от старости – ее края с тихим щелчком отламываются маленькими кусочками. “Я жду”. Темные ровные буквы красивыми строчками танцуют на глади листа. “Я жду”. Бумага истаивает прямо у меня в руках, превращаясь в облачко легкого тумана, который почти сразу же рассеивается. “Я жду”. Гулким шумом отдается в ушах стук сердца. Руки дрожат. Воспоминания, которые я давным-давно, казалось, похоронил, зарыл под ворохом ненужных дум, мечтаний и желаний, всплыли на поверхность, оказавшись внезапно совсем рядом. Травяной запах густых темных волос, искристые глаза, готовые засмеяться практически в любой момент, но в то же время печальные, словно грусть свила гнездо на самом их дне, тяжесть головы, полдня пролежавшей у меня на плече – мы просто сидели рядом и смотрели на сад, разговаривая о чем-то совершенно неважном и незначительном. Внезапно голова поднимается с моего плеча и эти глаза, только что лучившееся смехом, внимательно оглядывают меня. Сержента качает головой: Тебе не следовало приходить сюда…. Опять 25. Почему? Это все плохо закончится, - голова ложится обратно, на мое плечо, устраиваясь поудобнее. – Но я рада, что ты здесь. С чего бы это? – усмехаюсь я. Сержента фыркает. Я разговаривала с отцом… И что? Ты знаешь, он не может помешать тебе приходить, и это его раздражает. Он не хочет, что бы мы с тобой виделись. А ты? Это все плохо закончится – отвечает она, целуя меня……. …..терпкий вкус чая……. А я рассказывала тебе историю моего дядюшки Олмоса? … Сержента, ты мне рассказывала историю твоего дядюшки Олмоса, двоюродной тетушки Ирмы, твоего отца, одной сводной сестры, одноглазого привратника и трех бульдогов… не меняй тему разговора. Вы живете в этих портретах? А историю… Сержента! Ну хорошо…. почти…. вообще-то не совсем так…. скорее эти портреты – наше отражение… Отражение? Когда ты смотришь в зеркало, ты видишь отражение. Наши портреты – это то, что ты видишь…. с этой стороны.… Но где же вы живете? По ту сторону стекла… А!? Я сделал вид, что понял. Она рассмеялась и щелкнула меня по носу. А почему я ни разу не встречал твоих родственников? Не могут же они прятаться вечно…. Она снова рассмеялась: Никто не прячется. Просто ты их не видишь. Ты разглядываешь отражение, но за стеклом не видишь источника… они здесь. То есть как здесь?!….. прямо здесь!!!…. сейчас… Смотрите, какой стеснительный…. нет, в спальню ко мне они не заглядывают…. обычно… Значит…. Я их не вижу, но они меня видят?… Да …. значит все эти годы… постой, но тебя я же вижу!!! У меня просто нет зеркала, я не привязана к нему и могу свободно находиться по обе стороны. А как же так вышло, что вся твоя семья оказалась заперта по ту сторону стекла? Она покачала головой: Ты не понял… Заперты вовсе не мои родственники… \\ \* Сквозь заросшие кусты и поваленные деревья, сквозь пронизанные летней пылью сверкающие лучи солнца я прошел Южный лес, поднимая за собой пылинки памяти, сдувая их с забытых эмоций и впечатлений. Серые пласты воспоминаний, тяжелые, как пригоршни чугунных шариков, расцвечивались красками памяти, веселыми и грустными картинками. На опушке я остановился. Я ждал. \\ \* Гроза грянула внезапно, как это обычно и бывает. Однажды Кол увязался за мной, несмотря на все мои уговоры. “Ты что-то скрываешь братец, и я это выясню” – было написано у него на лице. Я не увидел, как он шел за мной и не подозревал об этом до самого Дома. Только когда Сержента встретила меня, ухмыляющейся Кол выскользнул из-за кустов. Так вот где ты пропадал все лето. Значит, теперь это называется – хорошая библиотека!? Я натянуто улыбнулся. Сержента – это Кол, мой брат … двоюродный. Кол – это Сержента, она живет… Очень приятно познакомится с тобой Кол, - прервала меня Сержента и, бросив на меня быстрый взгляд, подала руку. \\ \* Кол, брат мой, я до сих пор не могу простить тебе того, что ты сделал. Мелочный в своей ревности, яростный в гневе, ты разрушил наш мир, сам того не ведая. Одним своим поступком ты привел нас на край гибели, меня, себя и Серженту в первую очередь. Ты перечеркнул нашу надежду, разбил хрусталь наших иллюзий. Так тому и быть. Но я не прощу тебя - брат мой. Никогда. \\\* Но если не твоя семья…. значит …. ты хочешь сказать - это я заперт, все мы… Она задумчиво уставилась в глубь сада, а потом покачала головой: Послушай, это все очень сложно и важно одновременно. Границы, которые держат тебя в определенных рамках есть всегда. Нередко ты сам определяешь их. Иногда это делают другие. Вот этот муравей, ползущий по нашей веранде ограничен этим садом и просто не представляет, что вокруг него живет огромный мир, с тысячами живых существ. Мы все как этот муравей – где-то обязательно найдутся границы, за которые мы не сможем переступить… или не осмелимся. Но вы ведь смогли? Все твоя семья раньше жила в этом доме!? Я прав? Почему это жила… Мы здесь до сих пор живем. Просто мы сумели раздвинуть границы, окружающие наш мир. Мы шагнули, вперед ли, назад ли - я не знаю, но мы изменились. Не спрашивай меня, что с нами произошло – это одна из тех вещей, о которых невозможно рассказать. Это можно только пережить. А я смогу когда-нибудь? Или для этого надо быть обязательно твоим родственником? Она рассмеялась. Если ты знаешь о существовании границ, если ты осознаешь, где они проходят, то, значит, ты уже на половине пути к их преодолению. Она замолчала на секунду, разглядывая меня. И я надеюсь, что моя любовь поможет преодолеть тебе оставшуюся. Я вгляделся в ее смеющиеся серьезные глаза и увидел там отражение своего собственного огня. Я протянул ей руку. Она взяла ее. А дальше все смешалось в одно сплошное буйство. Нас бросило в объятья друг друга, и сумасшедший ураган захлестнул наши тела. \\ \* Тошнило темной желчью и какими-то странными красными сгустками. В моменты, когда я приходил в себя, а это случалось, слава Богу, очень редко, я видел темную фигуру, сидящую рядом со мной. В эти короткие мгновения мир изворачивался, показывая мне свою темную сторону. Тошнило. Я пришел в себя на третий день, но в моей памяти прошедшее время слилось в единый миг, заполненный страданием и болью. В тот момент, когда я наконец открыл глаза, я понял, кто сидел рядом со мной. Заговорить удалось только на третий раз. Сколько прошло времени? – голос сипел и хрипел. Кол встрепенулся, повернув голову я увидел его встревоженное лицо. Слава Богу, ты вернулся. – сказал он – прошло уже три дня. Три дня…. три дня с начала экзекуции. Я повел плечами, чувствуя нарастающую боль. Что с.. – тут голос подвел меня снова. – Что с Сержентой? Кол промолчал. Повернув голову, я увидел слезы в его глазах. Они….. они сожгли его. Мне нужно встать. \\ \* Ветер донес до меня запах гари задолго до того, как я увидел дом. Тропинка была скользкой от выпавшего дождя, и тело еще плохо слушалось меня – огнем горела спина – я часто поскальзывался. Дождь прибил пыль и загасил огни, тлевшие под развалинами дома, почти точно так же, как и огни горевшие у меня в груди. Створки ворот, некогда вросшие в землю, теперь почернели и погнулись, словно кто-то бил по ним тяжелым молотом. Я прошел сквозь разбитый, раздавленный и растоптанный сад. Белый песок дорожек потемнел, обнажив серые камни бордюрных оград. Я бродил среди развалин. Моя душа почернела и обуглилась. “Сержента” - звал я, но единственным ответом мне были звуки рушившихся стен и запах гари. В конце концов я заплакал. Все сгорело. \\ \* Я ждал. Я ждал легкого ветерка, нежной щекоткой проходящего по моей коже. Я ждал веселого летнего настроения, радости и смеха. Я ждал нежного пения скрипок. Я ждал музыку. Прищурив глаза от бьющих лучей восходящего солнца, я стоял, прислонившись к стволу дерева спиной. Я ждал. И она пришла. Она пришла тихой поступью, легким эхом звонких скрипок, небрежной величавостью морского прибоя, веселым шумом летнего дождя. Тихая – сначала – она усиливалась до тех пор, пока не достигла своего крещендо, и я стоял, силясь закрыть уши руками, до тех пор, пока не понял, что это бесполезно, ибо играла она не снаружи. Она повела меня запутанным танцем, сквозь зеленый лабиринт памяти, медленно. Медленно. Каждый шаг вспыхивал фейерверком у меня в голове, я танцевал, впитывая ритм, чувствую его всем своим существом. Я шел. Как будто во сне я открыл тяжелые обвитые плющом створки ворот. Белый песок дорожек хрустел под моими ногами, а одуряющие запахи цветов кружили мне голову. Одиноко сидящая фигура очень резко выделялась на фоне яркой утопающей в цветах веранды. Сержента?! Тихо, глупый, все спят еще…