Автобиография

   Я родилась 5 ноября 1981 года, в роддоме Зюзинского района города Москвы, чем освободила маму от схваток, длившихся уже сутки, и обеспечила себе пожизненное прозвище «Зюзя», которое не изменилось даже при переезде в район «Зябликово». Надо отметить удивление акушерки, которая часа три участвовала в моем появлении на свет в полной уверенности, что я – парень-богатырь, поэтому, увидев неоспоримое доказательство обратного, она ошарашено пролепетала: «Надо же, девка…» И в этот знаменательный момент я зашлась криком, а мама заплакала от счастья.

На первое кормление маме принесли нечто сморщенное и туго завернутое в одеяльце. Даже не глядя на бирочки, мама твердо сказала все той же акушерке: «Это – не моя! Дайте мне МОЕГО ребенка!» Невнимательная акушерка не посмела спорить с мамашей, тем более рвущаяся с губ фраза «бери, что дают» - не очень подходит для данной ситуации. Мораль:материнское сердце не может ошибиться, хотя в первые дни все младенцы на одно лицо - одинаково опухшие, красные и «старенькие».

Такая запротоколированная точность моего появления на свет объясняется тем, что практически ни один день моей сознательной жизни не прошел без этого познавательного рассказа в исполнении мамы. Она вспоминает о том дне, как ветераны войны – о днях взятия крепостей и блокадных мучениях. Она уверена, что ее героические страдания, описанные мне в самых мельчайших подробностях, воспитают во мне стойкое уважение и благоговение к женщине по имени МАТЬ! А мой непосвященный в эти грандиозные планы ум, на данный момент воспитал во мне только две реакции: отворачиваться во время повествования, чтобы мама - не дай Бог - не увидела, как я закатываю глаза, и священный ужас перед процессом рождения.

Моя мама – ярый противник всяких новомодных методик детского воспитания и их авторов. Бенджаминам Спокам она бы составила ярую конкуренцию, решившись запатентовать свою методику, описание которой состояло бы из двух предложений:

1. Ребенок не должен орать: родителям нужно в лепешку разбиться, но сделать так, чтобы чадо молчало (примечание: молчало по собственному желанию – кляп – не метод!)

2. Ребенок должен есть. Ребенок должен много есть и делать это, когда хочет.

Вот, собственно, и все. Могу сказать, что в раннем детстве все мои желания выполнялись. Потому что желание было преимущественно одно – есть. Много есть.

Сказать, что я была упитанным ребенком – ничего не сказать. Мои пухленькие ручки и ножки состояли из жировых складочек и напоминали игрушечную пирамидку из бубликов. Складочки терлись друг об друга до появления первой крови при моих немногочисленных перемещениях по манежу. Моя мама при виде крови тут же в панике тащила меня к знакомой докторше, которая, крутя пальцем у виска, говорила ей: «Ты, сумасшедшая мамаша, корми ее меньше!» Но мама, обрадованная несмертельностью моей «болезни», продолжала самоотверженно следовать своему методу воспитания.

Одно из первых осознанных детских воспоминаний – драка в песочнице с лучшей подругой Яной. До сих пор не знаю, что я ей сделала. Неожиданность ее нападения и моя неповоротливость - результат регулярного переедания, сыграли свою роль: я в течение нескольких минут обескуражено и молча получала незаслуженные удары совком по голове в ожидании маминой защиты. Кощунственная мысль ударить самой в ответ не пришла мне в голову. В результате пострадавшую меня с кровоточащими ссадинами на лбу унесли домой мазать зеленкой, а несостоявшаяся кровожадная убийца Яна была подвергнута позорному наказанию - принародному отшлепыванию. Наша дружба умерла в момент первого удара совком. Вот такие вот песочные страсти.

Время не стояло на месте, и мне пришла пора пойти в детсад. Уверенная в том, что подобные заведения уродуют детскую психику, мама предпочла отдать меня на воспитание дедуле и бабусе, которые жили в городе Калининграде. Там море рядом, климат хороший, дедушка – бывший летчик, уважаемый человек, у них есть дача, машина и гараж, ребенок будет всегда под присмотром – короче подобными рассуждениями мама оправдала вынужденную разлуку с дочерью и отправила меня в приморский городок на лето – своеобразный пробник жизни с бабушкой и дедушкой, который при хорошем раскладе продлится годик-два. Никто не знал, что мне суждено провести там 13 лет…

Дедулю и бабусю я любила до безумия. Родители остались в Москве, приезжали поочередно раз в три месяца и ассоциировались у меня только с подарками: модными комбинезончиками, куклами Барби и разрешением обжираться «сникерсами» сколько влезет. Два-три дня пребывания папы или мамы становились самыми насыщенными по сравнению с остальным временем моего детского существования: меня таскали по зоопаркам, циркам и музеям, катали на пони и карусельках, разрешали купаться в море, пока губы не посинеют, есть мороженое перед обедом и не есть первое, если не хочется (зачем насиловать ребенка?), водили фотографировать с деревянными крокодилами генами, чебурашками и колобками (от последних я в плане комплекции мало чем отличалась) и покупали мне жвачки блоками. Все три дня меня усиленно хвалили, умилялись моим успехам и пророчили большое будущее. Потом родитель уезжал, модные комбинезончики вешались в шкаф до лучших времен, мне выдавалась то, в чем можно гулять и падать в лужу, отбирались вредные для моих молочных зубов шоколадки, а на обед без вариантов подавались супы с обильным содержанием ненавистной, но полезной вареной капусты.

Меня водили во все кружки местного Дома пионеров, кроме кружка дэльтопланеризма, потому что я не выговаривала это слово. В четыре года у меня началась шестилетняя балетная каторга. Вообще-то, на балет меня отдали с благими намерениями: чтоб я похудела и исправила плоскостопие, но не учли того факта, что другие родители отдают своих отпрысков в подобные кружки, узрев в них явные задатки таланта Плисецкой. В моей группе таких юных дарований было порядка десятка и на фоне стройных миниатюрных куколок в беленьких плиссированных юбочках и розовеньких пуантиках, я чувствовала себя толстой коровой в чешках. Каждое паде-де и каждый гран-батман заставляли меня краснеть и истово комплексовать из-за своей фигуры. Я бредила похуданием, бегала по утрам, истязала себя безконфетной диетой, ходила в бассейн, но оставалась все такой же сдобной булочкой, которая с пучком на голове и в белом обтягивающем купальничке смотрелась потешной пародией на балерину. Кстати, классу к пятому я начала активно расти и похудела сама собой, абсолютно естественно, без какого-либо насилия над организмом. Но тогда в результате шестилетнего посещения ненавистной танцевальной школы я превратилась в несчастного закомплексованного ребенка, которому искренне наплевать, что «в области балета мы впереди планеты всей».

Сейчас я понимаю, что жила практически в спартанских условиях, но тогда мне казалось, что все дети живут также, и ущемленной я себя не чувствовала. Когда время подошло к поступлению в школу, я категорически отказалась возвращаться в столицу, мотивировав это тем, что мне прекрасно живется с бабусей и дедулей в морском климате, я вполне счастлива, и у меня во дворе полно друзей, которым я каждый вечер проигрываю в «Казаков-разбойников».

Поэтому 1 сентября бабуся заплела мне две косички, повязала два огромных банта, надела белый фартучек на школьную форму, дала букет гладиолусов, выращенных на даче, и вручила мою потную ручку дедуле. Я собой ужасно гордилась, о чем свидетельствуют сохранившиеся фотографии того дня, где я самонадеянно улыбаюсь в фотоаппарат, несмотря на чёткое осознание: новые колготы уже собрались на коленках, выглядит все это дело очень неопрятно, а бабуся запретила подтягивать их на людях.

В школе я была круглой отличницей – и в плане фигуры, и в плане оценок. Четверки случались крайне редко, но были настоящей трагедией. Рыдала я над каждой из них так показательно громко, что бабуся, сжалившись над ребенком, тут же начинала печь мои любимые пирожки с картошкой без лука, а в суп практически не добавляла капусты.

У меня по-прежнему не было ни одной свободной минуты, так как калининградский Дом пионеров усердно плодил кружки на разнообразные детские увлечения, а дедуля также усердно меня туда водил. Вместо балетных мучений, я теперь кроила и шила, плавала и развивала речь. А вечером делала уроки. При таком режиме ровно в 22 часа, после обязательного просмотра программы «Время», я моментально проваливалась в сон. Гуляла только по выходным и то, если на дом задали не очень много.

И вот в условиях такой дикой занятости случилась у меня первая любовь. Надо заметить, что к мужскому полу я была абсолютно равнодушна, так как еще в пятилетнем возрасте смирилась со своим неизлечимым «жирдяйством», считала себя уродом каких поискать, внешностью своей совсем не занималась, решив, что это абсолютно бесполезно. Девчонки уже стали подводить глазки и подкрашивать губки на лестничной клетке, пока мамы не видят, а я в это время готовилась посвятить себя науке. Ну или какому-нибудь закрытому производству, где я не буду смущать потенциальных коллег своим «ужасным» внешним видом. Мне было 12 лет.

Рыжий Саня, восьмиклассник, чемпион области по прыжкам в длину, физкультурная гордость Калининградской средней школы № 25, стал проявлять в отношении меня недвусмысленные знаки внимания. Сначала я ничего не поняла, затем опешила, потом страшно перепугалась и долго убеждала себя, что мне это показалось.

Я ненавидела физкультуру. Из-за того, что боялась прыгать через козла и из-за дурацкого желтого в катышках спортивного костюма с Микки-Маусом. В нем я вообще боялась двигаться, не то что прыгать, раздвигая ноги через обтянутый черной кожей школьный инвентарь. В этом желтом микки-маусе я выглядела настолько нелепо, что вынуждена была «заболевать» перед каждым уроком, чтобы не позориться. Но как назло морской климат сыграл свою роль, обеспечив мне безупречное здоровье и вынудив мою скудную фантазию работать на полную мощь, чтобы еженедельно обманывать молоденькую учительницу физкультуры, далеко не дуру. Весь мой интеллект и достаточно приличный для моего возраста уровень развития, известный только дедушке с бабушкой и учителям, был надежно спрятан за дверями комплексов. Для всех я была типичным ботаном, которого уважали, потому что дает списать. Всего пару лет назад дедушка перестал встречать меня из школы. За неимением карманных денег я подбирала с пола, мыла и дожевывала жвачки.

Уважаемые знатоки, внимание вопрос: ну что мог во мне найти старшеклассник, чемпион школы и района, красавчик, рыжий Саня?

От моего новоявленного ухажера я шарахалась как от прокаженного, так как не знала, ни что с ним делать, ни о чем говорить. Хуже всего было то, что я у него тоже была «первая» и он, в свою очередь, не знал, что делать со мной. Иногда Саня настигал меня по пути из школы и молча шел рядом, делая робкие попытки понести мой портфель и сменку. Я бы может и отдала ему это «сокровище», если бы ручка моего ранца не держалась на соплях и не была бы мастерски обмотана изолентой, а сменка не лежала бы в матерчатой авоське (полиэтиленовые пакеты были тогда роскошью), сшитой бабушкой специально под это дело и напоминающей на ощупь грубую мешковину. При таком раскладе я вынуждена была гордо отбиваться от назойливых ухаживаний недоумевающего Сани. А он так старался мне понравиться!

Каким бы забитым ботаником я ни была, моей девичьей развитости вполне хватало, чтобы понять: когда тебе двенадцать, а в тебя уже влюблен старшеклассник – это не просто престижно, это можно сказать «зыкинско»! В глубине души мне было лестно, что за мной ухаживают, и я догадывалась, что подружки мне страшно завидуют, но все позитивные эмоции умирали в тот момент, когда на моем горизонте появлялся рыжий, глупо улыбающийся и не знающий, куда деть руки, Саня. Задавленная комплексом собственной неполноценности, я как огня боялась своего потенциального бойфренда, и одновременно искренне страдала, мучилась и переживала за несчастного парня, которому выпало по жизни такое несчастье – влюбиться в меня. О взаимности и речи быть не могло: я впадала в продолжительный столбняк от мысли, что рано или поздно он захочет меня поцеловать.

Вечерами, стоя перед зеркалом в ванной, я с интересом рассматривала себя, уделяя особое внимание подростковым прыщикам на лице, неровно расположенным зубам, маленькой груди, которая – моими молитвами! - доросла до первого размера лифчика, и угрожающе большому размеру филейной части, которую я безуспешно пыталась скрыть под длинными балахонистыми свитерами… Объективно говоря, все было не так ужасно, и я уже неоднократно слышала в свой адрес мужское одобрительное цоканье или восхищенно-скабрезные фразочки, типа: «Ты глянь, глянь, Валер», но вместо тайной гордости от первичного опробования своего женского оружия (массового поражения как оказалось в дальнейшем) я испытывала непереносимый стыд и желание ввести моду на скафандры.

Высокая, некрасивая, нескладная девчонка с непропорционально развитыми формами – такая оценка собственной внешности не давала мне возможности полюбить себя, а уж мысль о том, что я могу понравиться кому-то другому, казалась мне нелепой. Но тем не менее влюбленный Саня был первым, кто зародил во мне сомнения в собственной непривлекательности…

Наши отношения развивались со скоростью передвижения контуженой черепахи: месяца через три, когда влюбленных взглядов стало недостаточно, он сделал резкий шаг навстречу – взял меня за руку. Еще через полгода – первый раз, осторожно и неумело, поцеловал в уголок рта. Потом пару недель он пытался повторить этот трюк, в котором я участвовала с закрытыми от страха глазами и плотно сжатыми губами. Поняв, что я не сдам своих позиций, он ограничился «развратными» в моем понимании объятиями в виде руки на плече или талии, в зависимости от настроения…

С невероятной нежностью вспоминаю сейчас рыжего Саню и мой дебют в области настоящих взрослых чувств. Наша первая любовь, ассорти из чувства смущения и страха, головокружительного ожидания встречи, обжигающих прикосновений и страстного желания провалиться сквозь землю, была мучительной пыткой для нас обоих, неопытных первооткрывателей мира ощущений. Я жила словно накрытая волной эмоций, оглушенная и взбудораженная ею, ничего еще не понимающая и не готовая к такому бурному жизненному напору. В этом тягучем состоянии я училась, участвовала в общественной жизни, помогала бабушке по дому, делала уроки, ходила на свои кружки и… взрослела.

Я разучилась спать без снов. Процесс засыпания стал стыдной мучительной внутренней борьбой с желанием подумать о нем, помечтать и погордиться. Господи, как же я боялась этой любви, наверное, также сильно, как и хотела ее! Немыслимое признание самой себе, что меня неудержимо тянет к нему, в моем детском сознании было равносильно падению в пропасть, пропасть предрассудков, стереотипов и закостенелых принципов воспитания.

Моя первая любовь - это чувство вкуса к жизни и водоворот мира ощущений… Она длилась два с половиной года. А потом я уехала заканчивать школу к родителям в Москву, не оставив ему ни адреса, ни телефона. Вот тогда, не испытав ожидаемого чувства облегчения от разлуки, я и осознала, что рассталась с тем, кого любила …

Первое настоящее страдание, столкновение с силой обстоятельств, невозможность что-либо вернуть или изменить, жизненная несправедливость, незаслуженность такого наказания и неготовность к душевной боли незамедлительно дали мне понять: детство кончилось.

Я – взрослый человек и начинаю новую жизнь…

ОСА