Арарат

   Был в моей жизни непродолжительный период, когда я встречалась с молодым человеком кавказской национальности. Звали его Арарат. Он был красив, волосат, работал в автосервисе и каждый день объяснялся мне в любви на ломаном русском с армянским акцентом. Кроме того, он ежедневно дарил мне букеты цветов в хрустящем целлофане, с гордостью демонстрировал меня своим друзьям из автосервиса, грозился убить любого, кто меня обидит, и никогда не брал сдачу за продукты, купленные в небольшом магазинчике, где я все лето добросовестно отрабатывала помощником продавца свои недешевые шмотки.

В принципе,название должности «помощник продавца», выведенное цветным маркером на бейджике, прикрепленном к моему нарядному фартучку, звучало нелепо, потому что за прилавком работала я одна, причем полный день и без участия каких-либо помощников, не считая молчаливого грузчика Григория, должность которого, кстати говоря, называлась не менее нелепо - «инженер по перемещению грузов». Так как мне было всего пятнадцать, и я еще не имела полагающейся для всех работников торговли медкнижки, то на случай всяких инспекций в соседней пристройке, выполняющей роль склада, всегда присутствовала вечно сонная тетя Наташа, фактическая владелица магазинчика, которая официально проходила по всем документам как продавец и умела делать «морду тяпкой», когда наезжала вездесущая СЭС. Тетя Наташа исступленно зарабатываладеньгина откуп своего единственного сына от армии, а потому по ночам «бомбила» на своей старенькой пятерке, а в течение светового дня как убитая спала в пристройке на матрасе, расстеленном прямо на упаковках кока-колы, между импортными кексами и блоками сигарет.

Оставим продовольственную тематику, и вернемся к Арарату. Автосервис, в котором он усиленно трудился на благо московских автомобилистов, располагался прямо через дорогу от магазина, в котором работала я, и за неделю, прошедшую с момента моего воцарения за прилавком, он уже завоевал мое расположение шутливыми комплиментами и расточительной щедростью. С тех пор, собираясь на работу, я стала подолгу выбирать наряды, представляя как Арарат будет реагировать на мое любимое коротенькое платьице или новую облегающую кофточку, тщательно наводила марафет, следила за опрятностью маникюра и вдумчиво подбирала всяческие завлекалочки: бантики, заколочки, браслетики… Словом, я влюбилась. Точнее, мне очень нравилось, что нравлюсь я, и я, повторяя ошибку тысяч моих сверстниц, принимала это чувство за любовь. Но как бы там ни было, внимание Арарата было для меня более чем приятно, потому что вряд ли есть что-либо приятнее и важнее мужского интереса в пятнадцать лет для обычной девчонки, десятиклассницы, показательной отличницы, маминой помощницы, умницы-разумницы, с не сошедшими еще юношескими прыщиками и спорным опытом общения с мальчиками. Именно потребность нравиться и получать ежеминутные подтверждения собственной неотразимости бьет все рекорды в шкале девичьих потребностей в этом возрасте.

Да, мне было пятнадцать – и этим все сказано. Возраст первых пугливых поцелуев, постоянного выяснения хрупких отношений, стыдных снов и выдуманных романов. Возраст первой дешевой косметики и постоянных ссор с мамой о том, что смачно накрашенные глаза - до слипшихся ресничек – это не признак вульгарности, а очень даже модно. Возраст самой первой, осознанной и яркой влюбленности.

Арарат вполне оправдывал возложенные на него полномочия и на полную катушку восхищался моим совершенством, вгоняя меня этим самым в яблочный румянец. При виде меня он так естественно разыгрывал сценку «я сражен твоей красотой», что мне было неловко перед случайными покупателями – невольными свидетелями его необузданного восхищения, зашедших в магазинчик за пачкой сигарет. Самым часто употребляемым словом в небогатом лексиконе Арарата, состоящем из фраз первой необходимости, было слово «шикарно», которое при его акценте и произношении начиналось на букву «Щ». Как и следовало ожидать, я всегда выглядела «щикарно», это платье сидело на мне «щикарно», сегодня «щикарный» день для прогулки, он знает одно «щикарное» местечко, где можно посидеть, и всё в этом роде.

Я была в бешеном восторге от своего ухажера: у меня к тому моменту были, конечно, и другие поклонники - мальчики-одноклассники, зажатые, смущенные, тайно-влюбленные, с потными ладонями и скомканными записками «я тебя л…» - но никто из них не смотрел на меня такими обожающими глазами и никто из них не мог сформулировать таких очаровательных откровенно-мужских комплиментов. Арарат мог. Он смешно путал падежи и склонения, забывал слова, неудачно заменял их другими, но общий смысл мне был понятен и, если он словесно буксовал, я сама подсказывала ему правильные выражения, подчерпнутые из любовной прозы девятнадцатого века, которую я в то время читала запоем.

С каждого свидания я приходила с букетом цветов или плюшевой игрушкой и осознанием себя мисс Вселенной. Арарат звал замуж, точнее не то чтобы звал, а просто рассказывал мне сценарий нашей будущей жизни после свадьбы. В двух словах он выглядел так: я буду сидеть дома, радовать его своей красотой и воспитывать нашего первенца, а он в это время будет в лепешку расшибаться, чтобы обеспечить мне достойную жизнь.

Мои планы на ближайшее будущее несколько отличались от его: я хотела сделать карьеру, стать знаменитой, написать книгу, которая тут же станет бестселлером, доказать Вовке из соседнего подъезда, что он сделал оч-ч-чень большую ошибку, когда променял меня на рыжую веснушчатую Катьку из 9-го «Б», словом, куча позиций, от которых я не хотела отказываться в пользу счастливого замужества.

Но несмотря на кардинальные расхождения в жизненных перспективах, мне безумно льстило его внимание, и сам факт того, что кто-то готов на мне жениться, заставлял меня петь в ванной, танцевать перед зеркалом и бессовестно кокетничать с покупателями. Словом, жизнь моя была прекрасна и замечательна. Портили идиллию лишь окружающие, а именно:

Мама. В ответ на моё «доброе утро» она говорила: «Ему от тебя нужна только прописка». Наблюдая мои сборы на очередное свидание, мама интересовалась, что я нашла в этой обезьяне. Видя, что я не поддаюсь на провокации, и моя «порочная» связь с Араратом продолжается, она показательно глотала валокардин, безуспешно сватала мне Гришу, сына директора колбасного завода, и обиженно кричала в закрытую дверь моей комнаты, что я предала её идеалы.

Ерёмка, лучшая подруга. О моих отношениях с Араратом не говорила ничего плохого, но и хорошего тоже ничего не говорила. Смотрела на меня с любопытством и с навязчивым интересом спрашивала, как он целуется. С превосходством рассказывала о каком-то Вадике, которого никто никогда не видел, но который «катается на «BMW», работает директором фирмы, одевается в бутиках, не женат и скоро они с ним поедут отдыхать на море». От моих предложений парного свидания наотрез отказывалась. Характеристики Вадика мне казались слишком идеальными, его неуловимость – подозрительной, а то, что он «одевается в бутиках», меня почему-то коробило, наверное, потому, что Арарат предпочитал спортивные костюмы и в качестве альтернативы им изредка надевал черные брюки с широким блестящим ремнём и футболки, широко распространённые на Черкизовском рынке.

Незнакомые люди. Смотрели безразлично или осуждающе. Никто из них почему-то не видел, что я - мисс Вселенная, а Арарат – красивый парень, но все видели, что «вон тот кавказец купил себе очередную глупую девчушку, которую он попользует, испортит и бросит». В метро я постоянно ощущала, что на меня косятся сидящие рядом люди, особенно когда Арарат, не справившись с нахлынувшими чувствами, нежно целовал меня в щеку.

Милиционеры. Постоянно останавливали его и, не стесняясь моего присутствия, проверяли документы Арарата. С регистрацией у Ары, видимо, дело было нечисто, потому что после проверки они предлагали пройти в отделение. Предложение это Арарат отклонял и предлагал в свою очередь отойти, чтобы не смущать девушку, то есть меня. Они отходили на два шага, Арарат пихал деньги милиционеру, тот деликатно прятал купюру в карман, и салютовал, что, мол, Вы свободны. Смущённый Арарат возвращался ко мне, пунцово-красной и не знающей, как себя вести в данной ситуации, решительно брал меня за руку и, не поднимая глаз, бормотал: «Пойдём!» Первые две минуты мы шли молча, потом я начинала беззаботно болтать, делая вид, что ничего не произошло, Арарат с благодарностью поддерживал моё щебетание, а потом нам попадался, точнее мы попадались следующему милиционеру.

Наш роман длился целое лето, яркое, шашлычное, арбузно-дыневое, лето, которое все три месяца радовало москвичей жаркими как на подбор деньками, и было нашим теплым союзником в деликатном вопросе тайных свиданий.

С появлением первых признаков осени, когда я уже оставила свою сезонную подработку (бедная тетя Наташа!) и с головой ушла в учёбу в выпускном классе, Арарат расстроено объявил мне, что он уезжает к себе на родину, потому что устал мириться со своим бесправным положением и вообще, «корни зовут». Он сурово предложил поехать с ним, обещал сделать королевой и напомнил, что я ни в чем не буду нуждаться. Я осторожно отказалась, старательно подбирая несложные слова для объяснения причин. Он внимательно выслушал, понимающе кивнул и не удивился моему отказу.

Последний раз мы виделись за три часа до его отъезда.

В тот день очумевшие от горячечного лета москвичи с благодарностью внимали счастью первого осеннего дождя, дарующему долгожданную прохладу, а мы с Араратом оголтело целовались под огромным черным зонтом, не спасающим нас от холодных брызг, прямо посреди запруженной прохожими улицы. Люди бестолково искали спасения от внезапно нахлынувшей стихии, хаотично перемещались по проспекту, спешили куда-то, перепрыгивая лужи, но это все было за радиусом нашего зонта, за гранью нашего прощанья и за скобками нашей любви. Моё сердце разрывалось от тоски, хотя я ещё толком не осознавала, что происходит, и я всё никак не могла заставить себя заплакать. Первые слезы появились у меня только тогда, когда Арарат, ссутулившись от всепроникающего дождя (зонт остался у меня), торопливо сбежал по ступенькам метро, и его светлый свитер в последний раз мелькнул в пестрой толпе курток и плащей.

Тот прощальный поцелуй я запомнила на всю жизнь. Ара сказал на прощанье, что все было «щикарно»…

За следующую после его отъезда неделю от нахлынувших переживаний я похудела сразу на восемь килограммов. Моя привычная пухлость и вечный румянец сменились на синеватую бледность и заплаканные глаза, а неиссякаемая жизнерадостность уступила место философской задумчивости. Мне казалось, что уже никто и никогда не будет меня любить так, как он, и что я упустила свой единственный шанс, щедро предоставленный мне судьбой.

Я осунулась, постройнела и как-то сразу, в одночасье, повзрослела. Даже мама, открыто празднующая освобождение меня, неопытной девочки, от гнета любви этого «опытного проходимца», поумерила свой пыл и приспустила флаги, видя что со мной творится. Но гордость, первая осознанная гордость, эгоистичная, непрощающая, защищающая мое право на выбор и на любовь, не позволила мне принять её поддержку, и я сердито отворачивалась от её суетливой заботливости - горячего сладкого чая с мятой, только что испеченных моих любимых плюшек с творогом, от градусника для измерения температуры, от разговоров на тему «да у тебя этих араратов будет…» - и плотно накрывалась пуховым одеялом, надежно ограждающим меня от внешнего мира. Это, кстати, был первый акт нашей войны отцов и детей (ну, в контексте: матерей и дочерей), которая впоследствии переросла в затяжную холодную войну, разбавленную изредка вспыхивающими горячими ссорами.

Задумав этот рассказ, я хотела слепить из него такую лиричную и добрую историю о первом опыте любви, оставляющий после прочтения легкую грусть и ностальгию по молодости. За ненавязчивым юмором должен был проступать вполне серьезный смысл, задевающий своей откровенностью. Я писала её для некой женщины-читательницы, собирательный образ которой состоял из очков в модной оправе, неруководящей должности, детей с непроверенным домашним заданием, мужа, озабоченного проблемами на работе, проросших корней волос и катастрофической нехватки времени на парикмахера. И вот эта женщина, с трудом выбрав время на прочтение моей статьи, случайно попавшейся ей на глаза, вдруг приостановит бешеное течение своей жизни и, потревоженная прочтенными строчками, неторопливо закурит, глядя в давно немытое окно кухни, безуспешно пытаясь унять легкую дрожь.

Для достижения этого эффекта, закончить свой рассказ я хотела какой-нибудь рвущей душу фразой, типа: «Я помню его, несмотря прошедшие годы, и моя благодарность за ту не потускневшую от времени любовь живет в моем сердце до сих пор. Я счастлива, Арарат, что ты был. Желаю, чтобы кто-то рядом с тобой был счастлив, что ты есть».

Мой сухой расчет строился на том, что с написанием этой статьи эра Арарата безвозвратно канет в лету и не будет больше щемить душу сослагательным наклонением «ах, если бы я все-таки уехала с ним…»

Но я передумала и переписала концовку. Переписала буквально неделю назад. Потому что именно неделю назад я случайно увидела его на ВДНХ.

Арарат был в обществе симпатичной рыжей девушки (рыжие девушки всю жизнь переходят мне дорогу, начиная с веснушчатой Катьки, которая увела у меня Вовку). Они в обнимку сидели у фонтана дружбы народов, красочно символизируя дружбу русского и армянского народа. Ара был в черных брюках с блестящим ремнем и белой праздничной рубашке, выгодно подчеркивающей смуглый цвет кожи. «Похорошел», - мелькнула у меня ревностная мысль, но она быстро уступила место легкой ностальгической грусти. Давно вернулся? А может, и не уезжал?

Девушка счастливо щурилась и не замечала косых взглядов вокруг. Арарат, нежно отодвигая непослушные рыжие пряди, что-то увлеченно шептал ей на ушко. Наверное, рассказывал, как сделает её королевой.

• Подойди, - шепнул мне мой вреднющий внутренний голос.

На ВДНХ я была с Ерёмкой (мы приехали на выставку свадебных нарядов, чтобы выбрать самый лучший для грядущей свадьбы Ерёмки и Вадика) и я обернулась к ней в поисках поддержки.

• Помнишь Арарата? – спросила я и кивнула в сторону фонтана. - Вон он. Что делать?

• Где? – близорукая Еремка, не скрывая любопытства, пытливо прищурилась, и разглядев моего бывшего ухажера, распорядилась. – Подойди!

Видимо, она была за одно с моим внутренним голосом.

Я нерешительно замерла, стараясь не смотреть на него в упор. Подойти?

А зачем? Мне абсолютно нечего ему сказать. Этот человек – часть моего прошлого, и останется им навсегда, а я… я уже в настоящем. Жизненный экспресс мчит вперед, и кто-то из пассажиров по закону нашей железно-жизненной дороги должен сойти на остановках, а кто-то - остаться. В мое настоящее я взяла маму, Еремку и еще пару десятков родственников и друзей. Но всем все равно не уехать – количество мест ограничено. Поэтому пусть Арарат остается на одной из платформ, названной в его честь, которую я уже проехала, но вспоминаю с искренней благодарностью и светлой грустью. Тем более место рядом со мной уже занято другим человеком, который вошел в мой вагон восемь месяцев назад и, я надеюсь, никогда не сойдет на очередной платформе, а пройдет со мной до конца пути.

Я обернулась к Еремке, напряженно ожидающей бурной сцены, и взяла её за руку:

• Пойдем…

• Ты чего?

• Ничего. Не переживай. Всё отлично, - я обняла Еремку и чмокнула её в щеку. - Я бы даже сказала: «Всё шикарно!»

ОСА