Превратности любви

Лариса росла единственным ребенком в семье, причем ребенком обожаемым, избалованным, ни в чем не знавшим отказа. Отец — полковник, а затем генерал, все свободное время проводил с дочкой: водил ее в кино и в зоопарк, покупал игрушки и лакомства, внимательно следил за здоровьем и настроением Ларочки. Если, не дай Бог, у нее были красные глазки или чуть повышенная температура, попадало всем: и няньке, и домработнице, и, конечно, жене — Алевтине Андреевне. Ей-то — в первую очередь. Не работает, хозяйством не занимается, только и дел, что проследить за ребенком. Неужели трудно? Лариса росла единственным ребенком в семье, причем ребенком обожаемым, избалованным, ни в чем не знавшим отказа. Отец — полковник, а затем генерал, все свободное время проводил с дочкой: водил ее в кино и в зоопарк, покупал игрушки и лакомства, внимательно следил за здоровьем и настроением Ларочки. Если, не дай Бог, у нее были красные глазки или чуть повышенная температура, попадало всем: и няньке, и домработнице, и, конечно, жене — Алевтине Андреевне. Ей-то — в первую очередь. Не работает, хозяйством не занимается, только и дел, что проследить за ребенком. Неужели трудно? Как ни странно, Алевтине Андреевне это действительно давалось нелегко. Она очень рано вышла замуж — едва лишь исполнилось восемнадцать. Александр Иванович, муж, был на двадцать два года ее старше, и во многом его отношение к жене походило не на супружеское, а скорее на отеческое. Десять лет Алечка, Алевтина жила в свое удовольствие, освобожденная от всех хозяйственных обязанностей пожилой домработницей. Александр Иванович хотел от молодой жены только одного: ребенка. Разумеется, сына. И баловал супругу без меры, каждый месяц ожидая счастливого известия. Ждал он его ни много ни мало — десять лет. Когда все надежды уже иссякли, выяснилось, что Алевтина беременна. Свое положение она переносила тяжело, несколько раз лежала в больнице на сохранении, чуть не умерла во время тяжелых родов... Приговор врачей был однозначен: больше детей у Алевтины Андреевны не будет никогда. Боялись сообщить об этом Александру Ивановичу, но, как выяснилось, напрасно боялись. Как только генерал в первый раз взял на руки новорожденную дочурку, все его нежные чувства перешли на нее. Пятидесятилетний отец себя не помнил от счастья настолько, что обожаемая молодая жена сразу отошла даже не на второй — на десятый план. От нее требовалось только одно: следить, чтобы у Ларочки все было в порядке. Точнее, следить, чтобы за этим следила нянька. Алевтина Андреевна старалась изо всех сил, но никак не могла угодить мужу. Прежде всего потому, что не могла справиться с собой: к дочери, доставившей ей столько физических мучений, молодая мать относилась почти равнодушно, а то, что она сама перестала быть для мужа любимым и балованным ребенком, тоже не улучшало ее настроения. Десять лет Алевтина Андреевна пыталась возродить в муже прежние чувства, но для него — увы! — существовала только дочка. Никаких других женщин у него не было. Напрасно Алевтина Андреевна тратила время и нервы на поиски разлучницы-соперницы. Генерал жил исключительно для дочери, как до ее рождения жил для молодой жены. Ей же оставалось только перебирать воспоминания — и плакать. Как ни странно, Ларису безумная отцовская любовь не испортила. Она была очень милым и очень домашним ребенком. В шесть лет у Ларисы открылись музыкальные способности, и в доме немедленно появился роскошный кабинетный рояль. Алевтина Андреевна пыталась возражать: от гамм и упражнений у нее неизменно начиналась жестокая мигрень. Но Александр Иванович был непреклонен: интересы дочери для него были превыше всего. И оказался прав: через шесть лет Лариса стала лауреатом международного детского конкурса. Потом благополучно закончила Гнесинское училище и поступила в консерваторию. К двадцати годам она была уже достаточно известной пианисткой, много ездила на гастроли. Но тут скоропостижно скончался ее отец. И жизнь в доме резко изменилась. Генеральской пенсии, которую стала получать ни единого дня нигде не проработавшая Алевтина Андреевна, хватало на жизнь — но не более того. С домработницей, разумеется, пришлось расстаться. Ухоженная и уютная дача приходила в запустение: ею всегда занимался Александр Иванович, а его вдова понятия не имела, что крыша может протекать, а дрова нужно закупать впрок и регулярно протапливать все печи. В общем, с дачей уже готовы были расстаться, когда в доме появился Сергей и начал всерьез ухаживать за Ларисой. Та, в общем-то, отнеслась к новому поклоннику достаточно равнодушно, но Алевтина Андреевна пришла в полный восторг. Самостоятельный, хорошо зарабатывающий старший инженер на крупном заводе, красивый, воспитанный, да еще и с золотыми руками... Лариса по молодости и глупости просто не способна оценить, какое счастье ей привалило. Но она, мать, обязана подсказать дочери правильное решение. Характером — мягким и уступчивым — Лариса явно пошла не в отца. Полгода активных ухаживаний Сергея и еще более активных “психологических атак” матери — со слезами, вызовами “скорой помощи” и прочей соответствующей атрибутикой — свое дело сделали. Лариса приняла предложение безусловно влюбленного в нее и к тому же явно бескорыстного (своя квартира, новая машина) поклонника. Чтобы достойно справить свадьбу, Алевтина Андреевна продала бриллиантовые серьги — самый первый, еще жениховский подарок покойного мужа. “Да я бы ради счастья Ларочки последнюю рубашку продала, — без устали твердила она родным и знакомым, — а не то, что эти... побрякушки. Был бы жив Александр... Теперь я для Ларочки — и мать, и отец”. Действительно, совсем было сдавшая после смерти мужа Алевтина Андреевна с появлением в их доме будущего зятя совершенно преобразилась. Помолодела, похорошела, перестала бегать по врачам и принимать горстями успокоительные, сердечные, снотворные и тонизирующие средства. Вместо этого она с энтузиазмом занялась гардеробом дочери (не забывая обновить свой), ремонтом и меблировкой квартиры Сергея, где собирались жить молодые, подготовкой их свадебного путешествия — в Болгарию, на Золотые Пески. У Ларочки все должно было быть только высшего сорта! Первые годы после свадьбы примерно так и прошли. Лариса занималась только своей музыкой — остальное взяла на себя чуть ли не ежедневно приезжавшая к молодым Алевтина Андреевна. С Сергеем Лариса ладила: непомерных требований к молодой жене тот не предъявлял, частенько задерживался на работе допоздна. И не ворчал, если Лариса забывала купить хлеб или погладить рубашку. Впрочем, такое случалось нечасто: Алевтина Андреевна бдительно следила за их бытом и молниеносно приходила на выручку в случае Ларисиных “проколов”. “Мое материнское сердце, — любила она говорить в таких случаях, — подсказало мне, что ты наверняка забудешь сварить суп. А твой муж любит вкусно поесть, не забывай об этом. Хороший обед в глазах мужчины стоит любого другого таланта”. Насколько права была ее мать, Лариса убедилась сразу после рождения сына. Мальчик оказался слабеньким, болезненным, требовал всех сил и времени матери. С концертами пришлось покончить — по крайней мере, на время. Даже на ежедневные упражнения катастрофически не хватало времени, и Лариса с ужасом чувствовала, как руки теряют былую гибкость и подвижность, как “каменеют” пальцы... А больше она ничего не умела. А уж на обслуживание мужа времени тем более не хватало. Сергей хмурился, ворчал, упрекал жену в том, что она чересчур избалована и не в состоянии делать того, что любая нормальная женщина делает как бы между прочим. И все время приводил в пример собственную тещу, к которой относился с очевидным уважением: — Бери пример со своей матери, — неизменно заканчивал он свои “проработки”. — Вы с ней глядитесь ровесницами, а она и готовит прекрасно, и в доме у нее всегда чисто, и время поговорить с человеком находится. А ты... Лариса могла бы возразить, что она выросла на руках няньки и домработницы, что ее отец, если не работал, то был дома, с нею... Но Сергея, похоже, это не волновало. Он мечтал, чтобы жена стала копией своей матери, и злился, потому что никак не мог этого добиться. Наконец вмешалась сама Алевтина Андреевна: — Чувствует мое материнское сердце, что ты потеряешь замечательного мужа, — сказала она как-то Ларисе. — В кого ты такая бестолковая выросла — ума не приложу. Ладно, продам кое-что из побрякушек, возьмем на несколько месяцев няню, и я с ней поживу на даче. Кстати, и Сергей сможет туда приезжать — отдохнуть и повидаться с сыном. А ты занимайся своей музыкой, раз уж для тебя это важнее всего. Не понимаю, но... но твое счастье для меня важнее всего. Лариса получила несколько месяцев передышки, но было уже поздно. Прежний блеск, виртуозность ее игры никак не хотели возвращаться. А ежедневные многочасовые упражнения закончились тем, что она “переиграла” правую руку. На карьере пианистки можно было поставить крест. Для Ларисы это было таким ударом, что пришлось поместить ее в клинику и несколько месяцев лечить от нервного срыва. Сергей был у нее один или два раза. Мать приезжала каждую неделю и объясняла отсутствие любимого зятя тем, что он очень много работает, без конца возится с сыном и к тому же помогает на даче — там многое нуждается в ремонте. Может быть, в нормальном состоянии Лариса и удивилась бы такому педагогически-хозяйственному рвению Сергея, до сих пор, по-видимому, умело им скрываемому. Но в то время ей было не до анализа поведения мужа. Но то ли лекарства оказались достаточно действенными, то ли время сделало свое дело, однако Лариса, наконец, настолько пришла в себя, что ее выписали из клиники. Работу она нашла быстро — преподавателем в музыкальной школе. Сын, правда, от нее отвык, но и это со временем прошло. Все встало на свои места, в том числе и супружеская жизнь. Точнее, не жизнь, а относительно мирное сосуществование двух давно чужих друг другу людей. Так продолжалось до тех пор, пока в музыкальную школу, где работала Лариса, не пришел новый преподаватель. Красавцем его назвать было сложно, утонченным интеллектом он не блистал, костюм и обувь красноречиво говорили о более чем скромных доходах. Но все это не имело ровно никакого значения уже через две недели. Потому что обозначилось то, что высокопарно называется “родством душ”. И Лариса, и Виктор почти сразу поняли, что жить друг без друга не могут. Что они и живут-то по-настоящему только тогда, когда вместе — неважно где, неважно как. Лишь бы вместе. Наверное, это и есть любовь. Сергей сообщение Ларисы о том, что она полюбила другого и хочет развестись, воспринял, мягко говоря, прохладно. Точнее, он не принял его всерьез. Разговор начался за завтраком, Сергей почти не слушал того, что, волнуясь и путаясь, пыталась сказать ему Лариса, пил кофе, читал газету. А покончив с завтраком, буркнул, не глядя на жену: — Не дури! Пятнадцать лет вместе, какая там еще “любовь”. Вот увидишь, что на это скажет твоя мама... Маминой реакции Лариса боялась больше, чем сцены с мужем. Но то, что произошло на самом деле, она и представить себе не могла, не то что предвидеть. Алевтина Андреевна сначала держалась сухо и холодно, всем своим видом подчеркивая ту безумную глупость, которую собирается сделать дочь. Когда это не подействовало, закатила чудовищную истерику, чуть ли не эпилептический припадок. А в конце концов, немного отдышавшись, вынесла окончательный приговор: — Можешь убираться к своему хахалю, но знай: сына я тебе не отдам, ничему хорошему он в твоем обществе не научится, А если окончательно спятишь и разведешься — прокляну. Можешь плевать на меня, можешь терзать мое материнское сердце, но если ты предпочтешь Сергею какого-то проходимца — у меня больше не будет дочери. Выбирай: нищий придурок или я. Лариса выбрала. Подала на развод, переехала с одним чемоданчиком к Виктору в коммуналку и целый год старалась быть счастливой. Оформила развод с Сергеем, невзирая на еще полдесятка чудовищных сцен, которые ей лично и по телефону устраивала мать. Пренебрегла даже тем, что Алевтина Андреевна наотрез отказалась прописывать обратно “блудную дочь” — бытовые вопросы ее никогда особо не волновали. Ну, поживет без прописки, подумаешь, великое дело. Главное — с Виктором. А потом вдруг позвонил ее сын и сообщил, что бабушку увезли в больницу с инсультом, а отец неделю тому назад женился, поэтому придется мамочке вспомнить кое-какие свои обязанности. Хотя бы по отношению к нему, единственному ребенку. Лариса кинулась в больницу. Жизни Алевтины Андреевны уже ничего не угрожало, но ноги были полностью парализованы, а речь — не совсем связной и внятной. Держать ее в больнице никто не собирался, нужно было выписывать домой, но куда? То есть понятно, куда, но кто при этом будет за нею ухаживать? Лариса попробовала посоветоваться с Виктором, но понимания с его стороны не встретила: — Старуха тебя прокляла, выгнала из дома, отобрала у тебя сына, а ты собираешься неизвестно сколько времени пробыть при ней сиделкой? Дело твое, но я лично в эти игры не играю. Либо она — либо я, выбирай. У меня есть своя комната, а жить в одной квартире с этой полусумасшедшей генеральшей — слуга покорный. Мне нужна только ты, а не куча твоих родственников. Оставить мать без ухода Лариса не могла. Отдать ее в “богадельню”, как посоветовал Виктор, — тем более. Алевтина Андреевна столько для нее сделала, так пеклась об ее счастье (и во многом оказалась права), что теперь у Ларисы практически не было выбора. Да и сын... Хотя Лариса и подозревала, что мать сделала все, чтобы настроить его против “неблагодарной вертихвостки” (собственной дочери), но нельзя же бросать семнадцатилетнего парня на произвол судьбы, да еще с парализованной бабкой на руках. А любовь... Любовь, увы, не выдержала испытания жизнью. Лариса вернулась в родительский дом, прописалась там и три последующих года посвятила уходу за матерью, которая с каждым днем становилась все несноснее и злее. Как ни старалась дочь, пытаясь выпросить прощения, — тщетно. Пока Алевтина Андреевна могла говорить, она без конца вспоминала любимого зятя, на чем свет стоит ругала Ларису за глупость и неблагодарность. Даже внуком она интересовалась меньше, чем Сергеем. Второй инсульт настиг ее, когда Лариса была на работе, а внук — в институте. Вернувшись, они застали ее уже безмолвной, почти без дыхания. Жили одни глаза, неотрывно смотревшие на телефон. Они словно чего-то ждали. — Мамочка, хочешь, я позвоню Сергею? — в полном отчаянии спросила Лариса. — Хочешь, я попрошу его приехать? Веки старухи дрогнули, а глаза засветились такой надеждой, что у Ларисы перевернулось сердце. Как же привязана ее мать к уже давно бывшему зятю, если и перед смертью думает о нем... — Приехать? Сейчас? — саркастически спросил Сергей бывшую жену. — Вы там обе, похоже, спятили, моя милая. Я не врач и не священник, да к тому же не имею ни малейшего желания видеть тебя или твою маменьку... Лариса молча положила трубку, боясь посмотреть матери в глаза. Но этого не понадобилось: Алевтина Андреевна глубоко вздохнула— как простонала, и... отмучилась. После похорон Лариса едва не наложила на себя руки и долго-долго выходила из очередного приступа депрессии. Но теперь ее мучили другие сны и другие мысли. Она кляла себя за то, что оказалась неблагодарной дочерью, никудышной матерью, пожертвовала всем ради красноречивого эгоиста и в результате практически убила свою мать. Неизвестно, сколько бы продлилось такое состояние, но в один прекрасный день Лариса получила приглашение к нотариусу. А там узнала, что и дачу, и оставшуюся после отца “Волгу”, и кое-какие семейные драгоценности Алевтина Андреевна завещала... Сергею. Завещание, судя по дате, было написано в тот день, когда Лариса ушла к Виктору. — Вы можете оспорить это завещание через суд, — участливо сказал нотариус. — Ведь вы с наследником в разводе? Да к тому же он снова женился. Возможно, ваша мать потом передумала и составила новое завещание. Поищите у нее в бумагах, от души советую. Наследство-то приличное... Если честно, Лариса рассчитывала продать и дачу, и машину — денег в доме практически не было, а похороны матери и ее собственная долгая болезнь “съели” почти все небольшие сбережения. Только поэтому начала она разбирать бумаги в старинном, еще трофейном материнском секретере. И вскоре наткнулась на письма с очень знакомым почерком. Даже не письма — а ответы на послания, которые обнаружились отдельно. Толстая пачка, перетянутая резинкой. А сверху записка. “Возвращаю тебе все. Надеюсь, у тебя хватит благоразумия уничтожить и их, и мои записки. Наши с тобой отношения никого не касаются”. Перед Ларисой лежала переписка ее матери и ее бывшего мужа, из которой с беспощадной ясностью следовало одно: Алевтина Андреевна и Сергей почти шестнадцать лет были любовниками. Началась их связь незадолго до того, как Сергей познакомился с Ларисой. Точнее, до того, как мать... сосватала своего друга собственной дочери... \\\* Завещание Лариса опротестовывать не стала. Просто обменяла роскошную генеральскую квартиру на более скромную — с доплатой. На жизнь ей хватает, тем более что сын практически все время живет у своего отца: своих детей в той новой семье заводить не собираются, а этот — готовый наследник. Лариса по-прежнему дает уроки музыки, но в частном порядке и очень мало. Два раза в год, стиснув зубы, отправляется на Ваганьковское кладбище, на могилу родителей, и долго сидит там без движения, глядя в одну точку. Ей жаль себя, жаль свою жизнь. И еще чудится, будто она слышит голос Алевтины Андреевны: “Чувствовало мое материнское сердце, что на старости лет тебе стакана воды никто не подаст...” После этих посещений кладбища Лариса неделю не встает с постели. Она боится, что с ней случится инсульт. Как с матерью. Светлана БЕСТУЖЕВА-ЛАДА