Вторая сторона медали

Мужчина, меняющий подруг, “как перчатки”, редко подвергается серьезному осуждению, особенно если он не состоит в законном браке и не обзавелся потомством. Со стороны жизнь его представляется легкой и безмятежной, состоящей из одних удовольствий. Но у каждой медали две стороны... Мужчина, меняющий подруг, “как перчатки”, редко подвергается серьезному осуждению, особенно если он не состоит в законном браке и не обзавелся потомством. Со стороны жизнь его представляется легкой и безмятежной, состоящей из одних удовольствий. Но у каждой медали две стороны... В нашей безалаберной и беззаботной студенческой компании Володя всегда был “белой вороной”, резко отличался от всех остальных. Прежде всего, прекрасным воспитанием. Открыть перед дамой дверь, подать пальто, пододвинуть стул — у него это получалось как-то само собой, без видимых усилий. Любого другого со свету бы сжили насмешками типа “буржуй недорезанный” или “аристократ хренов”, над Володей же не смеялся никто и никогда, потому что, помимо всего прочего, он мог одним-единственным словом буквально уничтожить оппонента. А еще его отличала от остальных удивительная внутренняя независимость. Володя никогда не поступал, “как все”. В довершение ко всему он пользовался успехом у женщин. Девчонок-однокурсниц можно было даже не считать, поскольку в глазах Володи они и женщинами-то не были. А вот дамы постарше вполне могли заслужить его благосклонное внимание. Но не все подряд. Дама должна была быть, во-первых, эффектной, во-вторых, свободной от предрассудков типа сохранения супружеской верности, и, в-третьих, обладать чем-то необычным. Например, богатой библиотекой. Или коллекцией картин. Или уникальными драгоценностями. Если же даме было далеко за пятьдесят и она была одинока, Володины ухаживания за ней приобретали характер почтительного поклонения без малейшего намека на легкомысленность. Таких дам он никогда не забывал поздравить с именинами и Новым годом, преподнести к случаю букетик цветов или коробочку конфет. Часами выслушивал их рассказы о прошлом великолепии. И очень редко уходил с пустыми руками: благодарные за внимание дамы дарили “сувениры” — редкое старинное издание книги, портсигар с монограммой, массивное мужское кольцо с полустертым гербом... За спиной Володи мы исподтишка хихикали над его страстью к старому барахлу, но когда одна из дам оставила Володе по завещанию колоссальную коллекцию старинного серебра и фарфора, прикусили языки. Коллекцию Володя продал, купил себе по тем временам шикарную однокомнатную кооперативную квартиру и с нескрываемым облегчением переехал в нее от матери. Так уж получилось, что из всей нашей компании одна я осталась равнодушной к Володиным чарам. Точнее, у меня хватило благоразумия не заводить с ним лирических отношений, а сохранить приятельские. Возможно, потому, что я случайно оказалась замешанной в один из Володиных романчиков — с моей тогдашней ближайшей подругой. Увиденного и услышанного оказалось вполне достаточно, чтобы я на всю жизнь зареклась видеть в Володе мужчину, возлюбленного, любовника. Проще и дешевле было бы пойти в зоопарк и навестить тигра в его клетке. Во всяком случае, безопаснее. О, с моей подругой Володя не церемонился! Как, впрочем, и с молодыми женщинами вообще. Роман длился ровно месяц, а потом Ирку по “скорой” увезли в больницу и насилу откачали. При этом она не собиралась травиться снотворным или вскрывать себе вены. Просто приняла те таблетки, которые ей дал Володя, чтобы прервать беременность и избежать аборта. Беременность действительно прервалась, но при этом Ирка чуть-чуть не отправилась на тот свет. При первой же встрече с Володей я спросила его, как он прикажет понимать эти эксперименты с таблетками. — Я хотел, чтобы все были довольны, — невозмутимо объяснил он мне. — Жениться я не собираюсь, дети мне ни к чему. А твоя подруга почему-то решила, что ее беременность должна повлиять на мои планы. И аборт делать не пожелала. Одна моя знакомая врачиха посоветовала эти таблетки, сказала, что все как рукой снимет. Он был абсолютно спокоен, благовоспитан и корректен. — Если не хочешь детей, почему не принимаешь меры? — обозлилась я. Как-никак, Ирка была моей лучшей подругой и познакомилась с Володей в моем доме. И злилась я из-за смутного чувства вины перед ней. Володя посмотрел на меня так, как если бы я предложила ему оскопиться во имя мира на земле. — Господи, а я-то тут при чем? Предупреждал ведь, что не женюсь. Постепенно вся наша институтская компания благополучно развалилась. Половина девчонок не смогла смириться с мимолетностью Володиных увлечений, вторая половина чувствовала себя смертельно оскорбленной тем, что Володя не обратил на них своего благосклонного внимания. Наши же с ним отношения продолжались еще и по чисто географическим соображениям: переехав к мужу, я оказалась в двух шагах от Володиной квартиры. Он же, по-видимому, ценил во мне благодарную и неболтливую слушательницу. Так или иначе, но пару раз в год мы общались. Володя практически не менялся: все тот же благовоспитанный человек, все тот же занимательный собеседник, все тот же убежденный холостяк. И, если глядеть со стороны, неисправимый юбочник. Мало кто знал, с каким пренебрежением он относился к женщинам вообще и к своим мимолетным подругам, в частности. К пренебрежению прибавлялась еще и придирчивость, чтобы не сказать — переборчивость. Вызвать Володину благосклонность могла только красивая, эффектная, хорошо воспитанная женщина. Мало того, она должна была уметь вести светскую беседу, не курить, не увлекаться спиртным, считаться с распорядком дня Володи. Последнее было труднее всего, поскольку мой приятель любил укладываться спать чуть ли не с курами, а вставать на рассвете. Но если на него находил стих общения, мог сутками напролет сидеть за столом, танцевать или смотреть телевизор. И, главное, достаточно было женщине подхватить обыкновенный насморк, как роман тут же заканчивался, и даме предлагалось убраться восвояси. — Женился бы ты, — не выдержала я как-то. — Тебе уже за сорок, а ты до сих пор не знаешь, где загс находится. Несолидно. И опять же, будет кому стакан воды подать в трудную минуту. — Успею, — хмыкнул Володя в ответ. — Дурацкое дело нехитрое. И потом я же пытаюсь найти себе хорошую жену. Каждый раз — осечка. Как только начинаем жить вместе, через неделю у меня депрессия. Кастрюли плохо вымыты, в ванной куча каких-то флаконов, на работе сосредоточиться невозможно. Просто кошмар! Надо сказать, что работа у Володи была сугубо надомной. Вообще-то он блестяще знал английский язык и в молодости изрядно поездил переводчиком с разными делегациями. Но с возрастом обленился, отяжелел и пристроился в каком-то издательстве. Переводил статьи и книги по медицине. Платили ему очень хорошо, но он и вкалывал по двенадцать—четырнадцать часов в сутки. Сначала за пишущей машинкой, потом за компьютером. И во время работы не терпел никаких посторонних звуков. — Чем тогда была плоха Раиса? — удивилась я. — Стюардесса на международных линиях, сутки дома — неделю отсутствует. И ведь полгода с тобой прожила... — Ничем она не была плоха. Но мне надоело, что ее нет дома именно тогда, когда она нужна. Ну и потом, она то и дело намекала, что надоело ей болтаться по всему свету. Хочет-де выйти замуж, родить ребенка, работать, как все люди. А это — без меня. Тут мой приятель слегка покривил душой. Уже много позже я стороной узнала, что Раиса через месяц после их расставания вышла замуж, а еще через полгода родила ребенка. Насколько я разбираюсь в медицине, без Володи тут все-таки не обошлось. Обошлось без скандала. На очередной Новый год Володя пришел с новой дамой. Звали ее Мариной, и от многочисленных предшественниц ее отличало какое-то невероятное обаяние. Ко всему прочему, она не относилась к разряду молодых красоток и выглядела никак не моложе сорока лет. Все это вселяло надежду на то, что в отношении моего приятеля к женщинам и семейной жизни произошли какие-то подвижки. В дальнейшем это подтвердилось. Володин день рождения мы отмечали не у него дома, а у Марины на даче. Дача была вылизана и ухожена, как игрушка, грядки и клумбы — в идеальном порядке, на столе — изысканно сервированное изобилие. Марина выглядела счастливой, Володя — умиротворенным. Несколько месяцев мы с Володей не общались: закрутились, заработались. Ничего невероятного в такой ситуации не было. Но когда я позвонила (уж и не помню, что мне понадобилось) и в ходе разговора спросила, как поживает Марина, то в ответ услышала, увы, привычное: —Наверное, хорошо, мы с ней давно не виделись. Надо полагать, мое недоуменное молчание было достаточно красноречивым, поскольку Володя снизошел до объяснений: — Она все прихварывала, но мы считали — ничего серьезного. А потом один раз так скрутило, что пришлось отправить в больницу. Какие-то неполадки по дамской части. Операция. Детей у нее никогда не будет. Ну, мы и расстались. — Ты в своем уме? — опешила я. — Кто мне всю жизнь твердил, что дети — это обуза и что их заводят только неполноценные идеалисты? — Я и до сих пор так считаю, — невозмутимо заметил Володя. — Но ведь впоследствии могу и передумать. И вообще, больная жена — это... скучно. А неполноценная женщина — не мой стиль. Очередную даму, с которой Володя меня познакомил, звали Ольгой. Возраст тот же, что и у Марины, — около сорока: по-видимому, эпоха молодых красоток действительно прошла. Не столько красивая, сколько стильная и эффектная. И очень самоуверенная — почти как мой приятель. А дальше начались сюрпризы. Как очень быстро выяснилось из разговоров, Ольга терпеть не могла домашнее хозяйство вообще и готовку, в частности. Была замужем, овдовела и теперь свободна и счастлива. Единственная дочь, слава Богу, успешно вышла замуж за американца, уехала с ним то ли в Сан-Франциско, то ли в Лос-Анджелес и тем самым освободила Ольгу полностью. На досуге она любила заниматься теннисом и верховой ездой, причем зарабатывала вполне достаточно, чтобы это себе позволить. И вообще обожала независимость. — Вовка обижается, что я у него редко ночую, — с детской непосредственностью заявила она мне, — а мне так удобнее. И вообще, ничто так не разделяет любящие сердца, как общий ночной горшок. Вы со мной согласны? Я с большим интересом посмотрела на Володю: некоторые Ольгины предшественницы, которые отваживались проявить десятую часть такой независимости, исчезали из жизни моего приятеля со скоростью звука. Но тут, похоже, было по-другому. Он явно был в восторге от высказываний своей новой пассии, которая к тому же называет его Вовкой, чего он всю жизнь терпеть не мог. Случай беспрецедентный. — Правда, она необыкновенная? — спросил как-то меня Володя. — В жизни не видел подобной женщины. Подожди, вы с ней еще подружитесь. — Это еще зачем? — не слишком вежливо поинтересовалась я. — А когда ты ее бросишь, я буду выслушивать ее жалобы? Спасибо, это мы уже проходили. — Она не из тех, кто жалуется. И я не собираюсь ее бросать. Первое было очевидно, во второе же верилось с трудом. Хотя моему приятелю вот-вот должен был стукнуть “полтинник”: не исключено, что это каким-то образом повлияло на его жизненные принципы. Через несколько месяцев Володя объявил мне, что переезжает к Ольге: “У нее двухкомнатная квартира, нам обоим так удобнее”. А еще через какое-то время мне по его просьбе позвонила какая-то женщина и сказала, что Володя просил меня его навестить. Он на Каширском шоссе, в Онкологическом центре. Отделение, этаж, палата, приемные часы... Володю я узнала только по голосу, когда он меня окликнул. Всю жизнь, сколько я его помню, он весил не меньше девяноста килограммов при почти двухметровом росте. Бывали периоды, когда весил больше. А тут передо мной лежал самый настоящий дистрофик — кожа да кости. И страшнее всего было то, что напрочь исчезли знаменитая Володина самоуверенность и невозмутимость. Страх, растерянность, боль — вот что было в глазах моего приятеля. Да и в голосе, если честно, тоже. — Не пугайся, подруга, — с тенью прежней улыбки ответил он на мой невысказанный вопрос, — ничего страшного не произошло. Половину желудка мне оставили, жить можно. Если, конечно, не переутомляться, соблюдать диету, не пить, не курить, не волноваться, гулять перед сном. Придется привыкать. Через пару недель меня выпишут — сделай одолжение, купи чего-нибудь на первые день-два. Я захлопала глазами. В первый раз в жизни Володя просил — просил! — меня об одолжении. И почему меня, а не Ольгу? Или, если уж и там не сложилось, ее преемницу? — Прости, что напрягаю тебя, но... боюсь, больше некого. Оля меня бросила, как только узнала диагноз. Сказала, что неполноценный муж ей ни к чему.. Правда, официально мы еще женаты не были, до регистрации месяц оставался. Но заявление подали, и жил я у нее. В больницу она пришла один раз, еще до операции. Передала ключи от моей квартиры и сказала, что все мои пожитки она уже перевезла обратно. Очень культурно попросила прощения за то, что у нас с ней не сложилось. Вот и все. Ты все долбила: женись, женись! Вот, собрался жениться — и сразу угодил на стерву. И как только таких земля носит? — Хочешь, я позвоню Марине? — предложила я. — Она ведь тебя, кажется, любила. Может, до сих пор любит. Володя покачал головой: — Она давно вышла замуж. Нашла какого-то вдовца с кучей детей. Ты думаешь, я тебе от хорошей жизни позвонил? Этого я, разумеется, не думала. Первое время после выписки из больницы я навещала своего приятеля довольно часто. Потом поняла, что он тяготится моими визитами: приходилось не только бриться, но и бодриться. Да и оправился он настолько, что вполне мог сам о себе позаботиться. А когда в один прекрасный день мой приятель не без доли смущения сказал мне по телефону, что он вообще-то не один и лучше мне прийти в другой раз, я успокоилась. Жизнь продолжалась. Увы, продолжалась она уже не для Володи. Дама, с которой он неизвестно где познакомился накануне, оказалась обыкновенной аферисткой. Несколько капель банального клофелина в не менее банальную водку — и Володя отключился. Пришел в себя ненадолго — только для того, чтобы вызванная им милиция зафиксировала пропажу из квартиры всего мало-мальски ценного. Несколько запоздавшей “скорой” оставалось только констатировать “смерть от алкогольно-лекарственного отравления”. До пятидесяти лет мой приятель не дожил всего пару месяцев. Ни в одной "Хронике криминальных происшествий” это обычное по нынешним временам происшествие не было упомянуто. На его очень скромных и малолюдных похоронах я была единственной женщиной. Но даже я не плакала.