Три бокала тоски

"Все женщины неизлечимо больны одиночеством", — обронил как-то Оноре де Бальзак, даже не представляя себе, насколько он прав. При этом великий писатель имел в виду, конечно, не только француженок... Три мои героини — совершенно разные люди, объединяет их только одно: женская невостребованность. И как справляться с этой напастью, они себе не очень-то представляют. Не спасают ни материальный достаток, ни суперблагополучные жилищные условия, ни красота, ни интеллект. А поскольку в подобной ситуации, как и во многих других, спасение утопающих — дело рук самих утопающих... "Все женщины неизлечимо больны одиночеством", — обронил как-то Оноре де Бальзак, даже не представляя себе, насколько он прав. При этом великий писатель имел в виду, конечно, не только француженок... Три мои героини — совершенно разные люди, объединяет их только одно: женская невостребованность. И как справляться с этой напастью, они себе не очень-то представляют. Не спасают ни материальный достаток, ни суперблагополучные жилищные условия, ни красота, ни интеллект. А поскольку в подобной ситуации, как и во многих других, спасение утопающих — дело рук самих утопающих... История первая. Леди и бомж Тамаре на вид лет тридцать пять. Ничем, кроме имени, она на знаменитую грузинскую красавицу-царицу не похожа: среднего роста блондинка, склонная к полноте, с васильково-синими глазами. Глаза, правда, очень красивые, как говорят, с поволокой. А в остальном скорее простушка-хохлушка, и уж ни в коем случае — не "роковая женщина". Тамара уже несколько лет не работает — то есть не ходит на службу за вознаграждение. Она — жена. Правда, гражданская, как раньше говорили — не венчанная. Но со всеми обязанностями, которые возлагает на женщину законный брак, плюс и многие другие обязанности. Минус — права. Потому что при малейших разногласиях ее господин и повелитель цедит сквозь зубы одну-единственную фразу: — Можешь отправляться обратно в свой Усть-Клопинск. Такого города на карте, естественно, нет, но столь изысканное название скрывает подлинный родной городок Тамары, жуткий медвежий угол, где ее ждет комната в бараке (если барак от ветхости еще не завалился) и место библиотекаря в единственной городской библиотеке (если оно еще вакантно). Ни родных, ни близких там уже не осталось. Детей у Тамары не было, нет и, скорее всего, уже не будет. Хотя бы потому, что у ее гражданского мужа двое детей от первого брака и других он не желает. Муж — Владимир Андреевич — видная фигура в киношных и телевизионных кругах. Его фамилия украшает несколько десятков кино- и телефильмов, к которым он написал сценарии. При этом, заметьте, фильмы по его сценариям никогда не клали "на полку", а наоборот, всегда до небес превозносили во всевозможных рецензиях и отзывах. Соответственно, и материальный достаток мэтра находится на достаточно высоком уровне. У сына — квартира и машина, у дочери — машина и квартира, их мать, все еще формальная жена, ни в чем не испытывает недостатка, а Владимир Андреевич заканчивает отделку шикарного особняка в Подмосковье, где, собственно, постоянно и живет. Вместе с Тамарой, которая готовит, стирает, убирает, следит за рабочими, ведет телефонные переговоры, ездит за покупками, перепечатывает рукописи мэтра и ездит в Москву по его многочисленным поручениям... — Мне нетрудно, — вымученно улыбается она, — ведь мне больше и делать-то нечего. Работы я не боюсь. Но хоть бы спасибо сказал, что ли...А то руки опускаются. Если все хорошо — молчит. Если что-то не так, сразу в крик. Самое мягкое определение при этом - "иждивенка". А уж "тунеядка", "лимита" — это даже и не в счет. Это у нас как бы обращение. Вместо имени. Так и живем... Так и живут — почти шесть лет. Тамара прекрасно одета, курит дорогие сигареты, часто посещает салоны красоты и парикмахерские. И... плачет, плачет, плачет. Если Владимир Андреевич дома — плачет от частых и злых обид. Если он уезжает надолго по делам или в командировку — плачет от тоски, потому что не знает, куда себя девать. В такие дни она не может ни работать, ни читать, ни смотреть телевизор, ни даже нормально разговаривать с кем-то по телефону. Если муж оставляет ей достаточно денег, покупает спиртного покрепче и с его помощью дотягивает до вечера. Если денег нет — часами сидит за компьютером и играет в одну и ту же игру, хотя в умной машине их заложено несколько десятков. Но Тамаре совершенно ни к чему разнообразие, ей просто нужно чем-то себя занять и одурманить. До приезда Владимира Андреевича. Только после этого она оживает и перестает быть похожей на робота с севшими элементами питания. А между тем девять из десяти наших с вами соотечественниц, замученных прозябанием в одно-двух комнатных "хрущобах", где до потолка можно достать рукой, пол то и дело встает дыбом из-за бесчисленных протечек, а сквозь щели в стенах прекрасно видно соседние дома на другой стороне улицы, отдали бы все, что угодно, за такой дом, в котором живет Тамара. За холл с мраморным полом, размером в стандартную квартиру, за величественно-прекрасную лестницу, уходящую на второй этаж, за гостиную с камином, за кухню, где собрано все, что изобретено человечеством для облегчения труда домохозяйки... О спальне, в окна которой заглядывают яблоневые ветви, а за одной из створок гардероба прячется ванная, о которой можно только мечтать. Нечего зря душу травить. Особенно потому, что все это великолепие Тамару только раздражает: — Зачем мне это? Я сто раз просила Владимира Андреевича купить мне — нет, не квартиру, хотя бы комнату в Подмосковье. Чтобы было куда уехать, спрятаться, отдохнуть. Я бы приезжала к нему хоть каждый день, как домработница, а ночевала бы у себя. Работу бы нашла. Но он меня не отпускает. И жениться не хочет. Говорит, что не может оставить жену, с которой прожил четверть века. Это он теперь так говорит. А когда звал в Москву, обещал, что тут же разведется и мы распишемся. Размечталась... Естественно, не женится. Что он, дурак, что ли? Превратить бесправную домработницу-секретаршу-любовницу в законную супругу, которая, по его представлению, тут же начнет "качать права", претендовать на свою долю наследства и вообще... Да и дети могут не понять, а их отношением к себе мэтр очень даже дорожит. И не желает замечать того, что детки к Тамаре обращаются исключительно "Эй, ты!", а между собой нежно называют "папина подстилка", не обращая внимания на то, слышит их Тамара или нет. Или — замечает, но не считает нужным реагировать? Естественно, он ее не отпустит. Кем он сможет заменить Тамару? Новой любовницей? Неизвестно, какая попадется, да и вообще лучшее — враг хорошего. Домработницей? Ей платить надо, как, впрочем, и секретарю. Да и боязно: кто сможет спокойно выносить перепады настроения гения, его капризы или капризы гостей, время от времени заполняющих дом? Только Тамара, которая все еще на что-то надеется, хотя умом понимает, что надеяться, в общем-то, не на что. — Найду работу, — все еще мечтает она, — скоплю денег на комнату и на прописку... Может, еще встречу нормального человека, распишемся, буду варить ему борщ, штопать носки, а по вечерам вместе смотреть телевизор. Бывают же счастливые женщины...Бывают. Я лично знаю не менее полутора десятков таких "счастливиц", которые почему-то такого своего "счастья" не замечают и мечтают о просторном, красивом доме, о незаурядном человеке рядом, о дорогих туалетах и украшениях, о светских развлечениях. О многочисленных гостях, которым можно со сдержанной гордостью показывать дом. О не задымленном, чистом воздухе пригорода. Словом, о том, чем Тамара сыта по самое горло. — Да, он мне покупает дорогие шмотки. А потом ими же и попрекает. Кольцо подарил — два месяца пилил за жадность и корыстность. А я, между прочим, не просила. Мне гораздо важнее, чтобы он мне добрые слова говорил, так разве от него дождешься? Сижу тут одна, как сыч, выбраться куда-то по своим собственным делам или просто отдохнуть — проблема. Конечно, он очень талантлив. Но какая же это мука — жить бок о бок с таким человеком! У него же настроение меняется каждые три минуты, и если не угадаешь — беда. Может и оплеуху отвесить, у него не задержится. Сначала извинялся, подарки приносил, а теперь уже считает, что так и должно быть. Сама виновата, все спускала, все прощала. Ну, а не простила бы? Деваться-то все равно некуда. Вот и сижу тут... Тамара разводит руки, демонстрируя, где именно сидит. Я и так вижу: в верхнем холле, в эркере, перед низким столиком, уставленным всякими вкусными вещами и красивыми банками-бутылками. Владимир Андреевич отбыл в очередную заграничную командировку, и Тамара, по ее собственному выражению, "словила момент". Впрочем, она охарактеризовала ситуацию еще более занятно: — Помнишь, был такой мультик, где домашний пес пригласил в гости дворового приятеля? Пока хозяина дома не было. Вот и я так. Осталось только показать коврик, на котором хозяин спит, и плетку, которой я его наказываю, если не слушается. Смешно! До слез смешно. Но почему бы не плюнуть на все это великолепие, коль скоро за него приходится так дорого платить, не уехать обратно, пусть и в барак, не попытаться устроить свою жизнь как-то по-другому, во всяком случае, без унижений, слез и оплеух? Почему? — А потому, что я не хочу возвращаться туда, откуда улетала, как на крыльях. С какими глазами я там покажусь? Уезжала королевой, вернулась — побитой собачонкой?А как все красиво начиналось!.. Как в сказке про Золушку. В захолустный городок приехал мэтр — чуть ли не живая легенда — и увез скромную библиотекаршу Томочку в Москву. Замуж! Коллеги от зависти зеленели: колечко, заблестевшее на пальце счастливицы, тянуло чуть ли не на годовое жалование работника культпросвета. А что же будет дальше? — Ничего хорошего, — горько усмехается Тамара. — Законная жена его так заматюгала, что к моменту нашей встречи он и не мужчина уже был. Пока успокоила, пока в норму привела, пока пить каждый божий день отучила... Пришел в себя — разговоры о женитьбе как отрезало. Стал поговаривать, что из-за меня у него отношения с детьми испортились, хотя они какими были, такими и остались: папочка у них только банк, откуда деньги лопатой грести можно. Потом начал упрекать, что я с ним только ради денег живу. И вообще, ему, оказывается, перед друзьями стыдно за то, что у него подруга — дремучая провинциалка. Так зачем было провинциалку в Москву тащить, у себя селить? Чтобы за строительством этих хором присматривала? Так получается? А я, дура, его люблю, все равно люблю... Риторические вопросы хороши тем, что на них можно не отвечать. Да Тамара и не ждала ответов, она, похоже, их сама знала, и вопросы задавала как бы сама себе, чтобы выговориться. — Один раз даже смешно было, — встряхнула она головой. — Еду зимой в электричке, возвращаюсь, значит, домой после того, как весь день по Москве бегала, дела Владимира Андреевича улаживала. Утром, естественно, поцапались, вечером, стало быть, намечается продолжение. Сижу в вагоне и плачу. Причесанная, накрашенная, шуба на мне соболиная — до пола, а я реву. И тут подсаживается ко мне мужичонка. Знаешь, есть бомжи более или менее приличные, а этот — ну типичный помойный бомж. И молча, ничего совершенно не говоря, кладет мою голову к себе на плечо, а меня начинает по волосам гладить. Успокаивает. И слезы со щек пальцем вытирает. Народ в вагоне обалдел. Леди и бомж... Рассказать бы моему сожителю, тут же бы использовал в каком-нибудь своем сценарии. А, может, мне самой начать сценарии писать? Я ведь многому уже научилась, некоторые сцены просто за него пишу, он только канву намечает. Надо же мне что-то делать! Наверное, надо. Но, боюсь, процесс зашел слишком далеко. Тамара уже не может без привычной порции оскорблений и унижений. Она скорее расстанется с особняком и соболиной шубой, чем со своими страданиями. Потому что без них не останется вообще ничего. Только тоска, жуткая, изматывающая тоска, от которой не помогают ни транквилизаторы, ни самовнушение, ни алкоголь. Тоска — это ведь тоже своего рода наркотик, И совершенно не случайно, как утверждают психологи, психика расшатывается прежде всего у тех, кому не приходится бороться за чисто физическое выживание. А больше и делать-то нечего. Только страдать. (продолжение следует)**_