Убийца палача (Шарлотта Корде)

К человеку, которого в республике знал каждый и даже приезжий легко находил улицу и дом, где он живет, пришла девушка. Что ж, ничего необычного: он привык к визитерам, хотя принимал их, сидя в ванне, наполненной лечебным раствором. Это не смущало гостей, предупрежденных — Марат очень болен, но, если дело не терпит отлагательств ввиду особой важности, конечно же, пять минут он вам уделит. Оказывается, самый знаменитый во Французской Республике человек и работал в ванне: поперек ее, на края, была положена широкая доска, на доске — стопка бумаги, ручка. К человеку, которого в республике знал каждый и даже приезжий легко находил улицу и дом, где он живет, пришла девушка. Что ж, ничего необычного: он привык к визитерам, хотя принимал их, сидя в ванне, наполненной лечебным раствором. Это не смущало гостей, предупрежденных — Марат очень болен, но, если дело не терпит отлагательств ввиду особой важности, конечно же, пять минут он вам уделит. Оказывается, самый знаменитый во Французской Республике человек и работал в ванне: поперек ее, на края, была положена широкая доска, на доске — стопка бумаги, ручка. “Слушаю!” — поднял он голову, поощряя посетительницу к разговору. Девушка приблизилась. И вдруг рука ее, спрятанная под платком, наброшенным на плечи, метнулась вверх, затем столь же стремительно — вниз. Марат скорее почувствовал, чем увидел, нож, воткнувшийся в его впалую грудь чахоточника. -Это, — назидательно молвила гостья, — за всех тобой обиженных... Убитый принадлежал к типу мужчин, с детства обуреваемых деятельным беспокойством. Природа наделила его энергией и искренней убежденностью, что все вокруг несовершенно и, если он не вмешается, не подправит, не подскажет, как должно быть на самом деле, все и останется так, до ума не доведенным. В 17 лет он вознамерился ехать в Сибирь, в город Тобольск, — наблюдать звезды и доказать астрономам ошибочность их суждений о законах мироздания: это ж и младенцу ясно, что над Сибирью небо ниже, а значит, и за ходом планет следить не сложнее, чем за влюбленной парочкой в освещенном окне напротив. В Тобольск он не попал — от замысла отвлекли прямо-таки вопиющие несуразности в физике, которые, по его мнению, старик Ньютон, напустив туману, сумел выдать за открытия. Жан-Поль Марат сказал себе, что просто обязан восстановить истину, и принялся немилосердно терзать Ньютоновы книги, даже успел кое-что из своих критических заметок напечатать, однако был осмеян учеными и обвинен в дремучей невежественности. “Ага! — обрадовался он. — Вы боитесь правды! Ну, так я вам еще покажу!” И взялся за анатомию — Десятками умерщвлял кошек и кроликов, крыс и собак, торопливо препарировал затихающих в конвульсиях зверьков: искал душу! Возмущенные изуверством соседи подняли шум, и тогда Жан-Поль Марат, оставив свое занятие, вновь ошеломил научный мир: он обнаружил где в живом организме помещается душа! В мозговой корке! Запряталась, затаилась в недоступности, не желая служить человеку вечно. Теперь с этим, обещал Марат, будет покончено и не сегодня-завтра можно говорить о бессмертии всего сущего. К тому же Жан-Поль, экспериментируя над животными, выделил из их внутренностей неведомые ранее вещества, избавляющие, как он полагал, от любой болезни. Современники, включая и Вольтера, не оценили усилий Марата, окрестили его шарлатаном, что, впрочем, ничуть не обижало экспериментатора. Да и не было времени на обиды, на этот раз он с головой погрузился в писательство, поставив себе целью “разрушить очень многие общепринятые воззрения”. В кратчайшие сроки насочинял десять рукописных томов, сумбурными отрывками из которых настойчиво бомбардировал газеты и журналы. Первое же знакомство с творчеством плодовитого автора повергло сотрудников различных изданий в отчаяние: “Господа, у этого графомана в голове — каша! ” Следующие пакеты от него они отправляли назад, даже не распечатав. Он же, заподозрив интриги, изменял почерк, перестал помечать конверты своей фамилией, но и анонимные статьи летели в редакционные корзины. Одетый в неприлично потертый костюм, одолеваемый странной болезнью — у него под кожей расплодились то ли клещи, то ли вши и поедали его, отчего Жан-Поль чесался исступленно, до крови, — гонимый суровыми швейцарами, стерегущими двери редакций и академий, куда Марат пытался прорваться со своими трудами, жаждущий женской ласки и не однажды битый проститутками, прелестями которых он воспользовался, но не оплатил, этот бедолага и не ведал, что его звездный час впереди. Не имеющий ни профессии, ни сколько-нибудь основательных знаний, ничего не умеющий, однако снедаемый честолюбием, он будет вознесен, наделен страшной, всемогущей властью, и тогда... И тогда на его пути встанет Шарлотта Корде — убийца. Ее схватили тотчас, оглушив дубовой табуреткой, едва она вышла из комнаты, где заколотый Марат намертво вцепился в край ванны. Первое, что сделала следственная комиссия, подвергла Шарлотту медицинскому освидетельствованию. Гинекологу сказали: наверное, причина трагедии романтического свойства. Знаете, как случается: соблазнил женщину, черт-те что наобещав при этом, а потом... Вот она и отомстила. Шарлотта оказалась девственницей. И вообще, как выяснилось на допросе, никогда прежде с Маратом не встречалась, так как приехала в Париж из Канн. Само предположение ее интимной связи с Маратом арестованную возмутило: “В дворянском роду д’Арманов, к которому я принадлежу, никто не унизился бы до близости с грязным горлопаном неизвестного происхождения”. — Не забывайте, мадемуазель, — возразили ей — что гражданин Марат — друг народа, вождь Великой французской революции. — Он — преступник! — ответила Шарлотта. — Негодяй! Кровожадное животное! Да, в те июльские дни 1793 года вовсю бушевала революция, и гражданин Марат, говорливый неуч, часами зажигательно разглагольствовал на митингах, обличая кого ни попадя: жирующих владельцев продовольственных лавок, беспомощное правительство, эксплуататоров — хозяев мастерских, спекулянтов, “присосавшихся к телу трудового человека”, ростовщиков и аристократов, лично им выявленных жуликов, организаторов реформ (не повторяется ли история и в наши дни?)... Всюду ему виделись коварные враги народа, и только он, получалось, был его другом, требующим “очиститься от всех подозрительных”. По настоянию Марата создали специальные карательные отряды. Чтобы “вернуть французам богатства республики”, они поначалу казнили 120 человек ежедневно, затем до 500 за ночь: расстреливали, отрубали головы, топили, вешали, сверяясь со списками, составленными самим Маратом. Не исключено, что с его благословения (вспомним увлечение анатомией “друга народа”!) в некоторых городах взялись весьма своеобразно утилизировать трупы. Так, в Ментоне открыли мастерскую, где кожи тех гильотинированных, кого находили достойным обдирания, выделывалась изумительно - "хорошая кожа наподобие замши, она ничем не отличалась от кожи молоденькой серны. Женская же была слишком мягка и практически ни на что не годилась”. Карательная “рота Марата”, как видно из архивных документов, уничтожила 90 процентов участников революции — тех, кому, собственно, эта революция и сулила светлое будущее. И вдруг появилась некая женщина, ударом ножа поставившая точку в кровавой вакханалии Марата. “Конечно же, ее маленькое сердце вобрало в себя боль и печаль нации и исторгло мужественный протест против насилия и тирании!” — резюмировали историки, вдруг прозревшие и обнаружившие: революция, маскируясь заманчивыми лозунгами и обещаниями “Отнять и поделить!”, в действительности непременно оборачивается разгулом жестокого беззакония, массового террора и преступного всевластия амбициозных вождей, ни к чему, кроме разрушения, не способных. Шарлотта, писали потом публицисты, была убежденной республиканкой, она не могла смириться с поруганием идеалов революции и сознательно принесла себя в жертву. Трибуналу она заявила: Такие, как Марат, несут погибель. Я убила одного, чтобы спасти сотни тысяч. Я убила негодяя, чтобы отомстить за невиновных. Убила кровожадную тварь, чтобы доставить своему отечеству спокойствие. Шарлотта стала символом возмездия — красивая, гордая, отважная, не пожалевшая собственной жизни ради... И тут, пожалуй, надо прервать фразу и возвратиться в июль 1793 года. Ко дню покушения на Марата дочери нормандского дворянина д'Армана исполнилось 25 лет. Она воспитывалась в монастырской школе для девушек из обедневших семей. Ученицы таких школ вставали в четыре утра и до утренней церковной службы кололи дрова, топили печи, ведрами носили воду для кухни, чистили овощи, стирали белье. Днем, после уроков, им опять находилось занятие: прибирать помещения, готовить обед и ужин, гнуться над грядками в огороде... Не верится, что Шарлотте, хоть и из разорившейся, но знатного рода семьи, все это было по нраву. Однако, как подчеркивали современники, она обладала трезвым взглядом на вещи и понимала, что единственный выход из нищеты — удачное замужество, в котором главное ее приданое — происхождение. Увы, женихи обходили стороной девицу д'Арман. Давным-давно обзавелись мужьями подруги — в 14 — 16 лет, как было принято в то время, а она — умная, рассудительная, начитанная, отменная рукодельница — старилась на глазах, теряя зубы и обретая морщины. Из-за нехватки средств в доме не держали прислугу, со всей черной работой Шарлотта справлялась сама и, видимо, привычно. Вспомним, сколь точным и по-мужски сильным был удар обычным кухонным ножом, в мгновение отправивший Марата на тот свет. Ее происхождение никого не привлекало — революция отменила дворянское достоинство. Ее возраст отпугивал даже вдовцов, которых, впрочем, в Каннах, небольшом тогда городке, сонном и почти не реагирующем на революционные преобразования, было немного. Нет, беспросветная безнадежность не могла превратить девушку в бескомпромиссную поклонницу идей республики. И тем не менее 9 июля 1793 года она садится в почтовый дилижанс, следующий в Париж, снимает комнатку в отеле “Провидение”, выясняет, где можно встретить Марата и то, что он болен, так что в последние дни не покидает квартиры на улице Медицинской школы, 44. В скобяной лавке покупает отличный нож — таким ей доводилось разделывать мясо. Идет к Марату, но дальше порога ее не пускают. Она передает через прислугу записку: мол, в Каннах зреет восстание... все равно не пускают. 15 июля сочиняет второе письмо: “Я хочу открыть вам чрезвычайно важную тайну.” и Шарлотту проводят в ванную комнату, откуда вскоре доносится предсмертный вопль “друга народа”. Романтическая версия “соблазненная и покинутая” отпала. Версия заговора не подтвердилась. А может, истинная причина дерзкого террористического акта — любовь? Некий дворянин, в прошлом офицер, зачастил в семью д'Арман и вечера напролет млел при виде Шарлотты. Они вели утонченные беседы о философии и практические — о способах поддержания домашнего хозяйства, услаждали друг друга декламацией стихов и обсуждением заслуг того или иного старинного рода перед Францией. Ни политика, ни общественные бури их не интересовали. Эта суета, считали оба, — удел вечно недовольной и необразованной черни... Дело шло к свадьбе. Шарлотта, кажется, даже помолодела — исчезла с ее лица угрюмость, несвойственная раньше кокетливость разгладила морщинки у глаз, на любую шутку она теперь откликалась заливистым, явно доставляющим ей удовольствие смехом. Но... Однажды бывший офицер не пришел. Встревоженной Шарлотте не составило труда выяснить: он арестован по доносу и расстрелян. Приговор подписан Маратом. Надежда на замужество рухнула. У нее отняли любовь — единственную, последнюю. Отняли шанс, который, как она понимала, уже не повторится. Этого девица Корде простить не могла. И отправилась в Париж. На подвиг. Хотя, быть может, она этого и не подозревала. ...Казнили ее на площади, запруженной горожанами. Одни осыпали ее плевками. Другие перешептывались: жаль девушку, но, знать, сам бог вложил ей в руку нож, дабы покарать злодея. Третьи... Непонятно, однако у Шарлотты, не избалованной мужским вниманием, именно теперь объявилось сразу несколько страстных поклонников, увидевших в ней свой идеал. Какой-то юноша умолял, чтобы вместо нее казнили его. Мужчина с роскошными усами внезапно разрыдался и с воплем “Любимая!” ринулся к помосту, разбрасывая охранников. Депутат Адам Люкс, человек сдержанный и невпечатлительный, прижал к груди кулаки и поклялся: если Шарлотту сейчас помилуют, он отдаст ей себя навечно. Она же, облаченная в красный хитон (такое существовало правило), не плакала, не рвалась из лап стражников. Перед тем как лечь на топчан под нависший нож гильотины, лишь сухо сказала своему адвокату, оказавшемуся бесполезным: — Благодарю за старания, мэтр. Но и этого подлеца (она имела в виду Марата) тоже нет: палачам не дано оставаться в живых... Наверное, в тот момент девица Корде и впрямь была великолепна. Через минуту, как сообщают летописцы, “красивая голова Шарлотты отделилась от тела...”