Укротитель гувернанток (окончание)

   Я стала бояться тишины. Тишина в комнате, где вот уже пару минут в одиночестве обитал Стасик, означала приготовление очередной пакости, ну или во всяком случае не означала ничего хорошего. Но между нами говоря, я преклонялась перед буйством его фантазии и… уважала, да, именно уважала его за это. Вообще, чувство уважения - в моём конкретном случае - очень зыбкая, расплывчатая и нечеткая категория, которая не распространяется на людей, не обладающих чувством юмора, не читающих Бориса Акунина, сильно неравнодушных к алкоголю и ругающихся матом. Например, своего тогдашнего начальника я так и не научилась уважать, так как не могла забыть ему пьяного угара, в котором он уволил Серегу Бездумного, отличнейшего, не смотря на фамилию, специалиста по компьютерам. Протрезвевший впоследствии шеф, боясь потерять авторитет в глазах подчинённых, не смог признать свою ошибку и вернуть всё как было, чем, собственно, он и потерял вышеупомянутый авторитет. Но это так, к слову о том, что Стас пользовался моим безграничным уважением.

Неслышно ступая в пушистых хозяйских тапках по бесковровому паркету, рискуя быть обнаруженной скрипом половицы, с колотящимся от страха сердцем я кралась в комнату, где находился притихший ребенок, и, вытирая потные ладони о джинсы, с ужасом и – не поверите – интересом ожидала, что же я увижу там на этот раз.

Существовало всего одно средство, способное утихомирить моего четырехлетнего гения безумств, - это реклама. Да, именно она, двигатель прогресса, надоевший всем до оскомины своим постоянством текстов и картинок, прерывающий передачи на самом интересном месте. Перед телевизором, передающим рекламные ролики, Стас благоговейно замирал и до окончания блока с неиссякаемым интересом внимал дикторским голосам, повествующим о потрясающих свойствах-качествах той или иной вещички, изредка издавая негромкий вопль узнавания. Большинство реклам он знал наизусть, и каждый раз, стоя перед экраном, бормотал текстовку ролика, как истово верящий монах бормочет слова давно заученной молитвы перед иконой. И глядя на него в такие минуты, я не могла поверить, что этот тихоня и тот непоседа, который последний час играл в человека-паука, прыгая с кровати на шкаф, потому что именно этим прыжком можно было спасти мир, - одно и то же лицо.

Реклама была для меня спасательным кругом, особенно во время приема пищи. Заставить Стаса обедать – это великое шаманское мастерство, видимо передающееся по наследству, но так как мне этот дар передать забыли, то каждый обед превращался в пытку убеждения-уговаривания-умоляния съесть еще кусочек. И это при том, что моя стряпня абсолютно точно была съедобна и нравилась Стасу, просто это был своеобразный обряд, обеденный ритуал, который нравился ему не меньше, чем мои кулинарные изыски. И только реклама творила чудеса: Стасон внимал пестрым зазывным роликам с открытым ртом, в который мне удавалось периодически закидывать съедобную снедь. Пока я искала рекламу по другим каналам, он ел самостоятельно.

Для детских сюсюканий про самолётик в виде ложки, который «летит-летит и в ротик к Стасику залетает», парень был слишком взрослый. Магическая формула «а то отшлепаю», безотказно действующая на первых порах, быстро потеряла свой первоначальный лоск с момента, когда Стас смекнул, что эта фраза скорее его оружие против меня, а не моё – против него. Родители, а точнее Пеппи, перечитавшая книг по детской психологии и претендовавшая на знание основных методик воспитания, была категорически против физических наказаний, и даже легкий шлепок за вполне заслуженную детскую шалость, призванный донести до дитяти, что так делать нельзя, попадал в ее методике под статью «насилие над ребенком».

Однажды во время прогулки я отвлеклась на разговор с новенькой мамашей, появившейся в нашем постоянном клане гуляющих с детьми, и в это время Стасон не хило поглумился над моделеподобной куклой Барби, забытой девочкой Светочкой, маленьким клоном своей куклы. Когда она хватилась своей потери, было уже поздно: в непотребно раскоряченном виде Барби торчала из кабины Стасикиного самосвала, причем её ноги, не уместившиеся в кабину из-за длины, вызывающе высовывались из отверстия лобового стекла, разбитого бережным Стасоном в первый же день покупки самосвала. Одна из рук Барби, ампутированная хозяином машины, лежала в кузове, но это было еще полбеды. С Барби безжалостно был снят скальп: Стасу очень важно было узнать, как устроен мозг женщины.

Светочка выпятила губки и приготовилась заплакать, мамаша Светочки, холёная мамзелька с пятисантиметровым маникюром, гневно уставилась на меня. Видит Бог, мне пришлось инсценировать наказание Стаса в виде несильных, но звучных шлепков по мягкому месту! Иначе разразился бы скандал, что воспитание ребенка доверили неизвестно кому, а так холеная мамаша удовлетворилась моими санкциями в отношении виновника, понесшего заслуженное наказание, и компенсацией в виде мороженого Светочке и коробки конфет мамзельке. «Я сладкое не ем!»- презрительно доложила она, но конфеты взяла.

Провинившийся Стас всё воскресенье проходил с видом мученика, подвергшегося жесточайшему незаслуженному наказанию, его зеленющие глаза периодически наливались невыплаканными слезами, от чего меняли цвет на болотно-коричневый, и периодически, не глядя на меня, он умирающим голосом уточнял: «Когда приедет мама?», хотя уже умел определять время и прекрасно знал, когда приедет мама. Это был удар ниже пояса, и Стас это чувствовал - от каждого его вопроса я вздрагивала и впадала в уныние: и не потому что боялась быть заложенной в грехе избиения его родителям (Стас вряд ли отказал бы себе в этом удовольствии), а потому что искренне переживала за то, что ребенку со мной скучно, и вообще он меня не любит.

Ещё одним доказательством того, что Стаса нельзя было оставить одного ни на минуту, был случай, произошедший с нами на прогулке, в результате которого я пережила настоящий шок. Этот эпизод войдет в десятку самых страшных ужасов моей жизни. Памятуя о его аллергии на кошек, я, как бывалый цербер, желающий оградить хозяина от опасных посягательств этих хвостатых мяукающих животных, оглядывала окрестности в поисках кошек, с панической готовностью отогнать их от ребенка. Звонок мамы на мобильный отвлёк меня на минуту, и этой минуты Стасику хватило, чтобы отыскать полудикого хвостатого кошака, которого я минут за двадцать до этого засекла роющимся в помойке, взять его на руки, уткнуться в его грязную и пыльную шерсть носом и радостно притащить это сокровище мне на рецензию. Сердце моё надрывно заухало где-то в районе живота, и я, сама от себя не ожидая, по-звериному быстро, в два прыжка, перемахнула песочницу, выдрала кота из рук очумевшего Стаса, впервые наблюдавшего такие кульбиты в моем исполнении, и, подхватив его, с бешеной скоростью рванула домой.

Притащив ревущего Стасона в квартиру, я отпустила его в прихожей и больше ни на минуту от него не отходила в ожидании приступа аллергического удушья. Параллельно я обзвонила всех своих подруг, у кого чисто теоретически могли быть сведения о том, что делать, когда у ребенка начался приступ аллергии, но летом в выходные практически невозможно никого застать дома, а те, кого я всё же настигла своим звонком, вяло и разморённо отвечали, что они понятия не имеют ни о чем таком. Потом я стала паниковать, заметив, что Стас часто зевает, решив, что это и есть симптомы приближающегося приступа аллергии. Мой мозг в критических ситуациях всегда находит верное решение. «Анна Иванна!» - возликовала я мысленно, вспомнив про маму моего бывшего молодого человека, которая абсолютно точно была астматиком. Отбросив все соображения деликатности и воспоминания о том, что скорей всего она так и не простила мне ухода Лёшеньки из-под её крылышка под моё, я дрожащими руками отыскала в разваливающейся на отдельные листы записной книжке её фамилию, набрала номер и долго слушала длинные гудки, пока их не прервал суровый мужской бас, принадлежащий мужу Анны Иванны, и оповестивший обезумевшую от страха меня, что его жена на даче. Ошалевшие мысли устроили в моей голове беспредельную толкучку, но одна, самая робкая, мыслишка все же прокралась к моему сознанию и доверительно предложила задать мужу Анны Иванны, человеку, всю жизнь прожившему с астматиком, мучавший меня вопрос. Но он попросил меня больше сюда не звонить и бросил трубку, когда я, решившись на свой монолог, начала его с панически выдохнутой фразы: «Вот представьте, что Анна Ванна задыхается…»

Через час Стасик благополучно заснул, а я еще долго сидела рядом с его кроваткой, держа малыша за руку, и преданно прислушиваясь к его ровному дыханию, не смея поверить, что всё благополучно обошлось.

На следующий день я рассказала вернувшимся родителям Стаса эту ситуацию и уточнила:

• С чего это Вы решили, что у него аллергия на кошек?

Они переглянулись. Артур (папа Стаса) посмотрел на меня внимательно и нежно и неожиданно ответил:

- У него аллергия на бабушку. Точнее у бабушки на него. В общем, не лезь в это. Считай, что это – семейная тайна.

Пеппи зло взглянула на мужа: всё-таки речь шла о ее маме. В её глазах явно читалось недовольство, мол, незачем в этот незаживший конфликт посвящать какую-то гувернантку. Вообще, в последнее время меня откровенно бесило это её показное превосходство, а сейчас, на пережитых эмоциях, я не сдержалась и насмешливо высказала:

• Да вы не переживайте, я никому не скажу. Но когда будете инструктировать следующую гувернантку, изобретите для Стасика какую-нибудь другую болезнь, посмертельней, хорошо, уважаемая Светлана Анатольевна!? – интонационное ударение я поставила на последние имя-отчество – не смогла отказать себе в удовольствии поёрничать.

В тот вечер я ушла от них невероятно злая. Семейная тайна! Да пусть у них хоть в каждом шкафу будет по скелету, а Чикатилло окажется любимым племянничком - мне плевать! Никому нельзя приписывать такие болезни, тем более ребенку! Я чуть с ума не сошла от переживаний за него! Ну что за шутки со здоровьем! Лучше бы просто ничего не объясняли, чем приписывать родному сыну несуществующие болезни! Причём только для того, чтобы в глазах окружающих выглядеть благополучной парой, умеющей находить компромиссы (в случае с бабушкой, кошками и аллергией)!

Я не знала, что после моего ухода Артур и Света здорово поссорились. Закончилась размолвка яростным обещанием последней подать на развод. Она устала ревновать его к каждой юбке, а особенно к юбке, сидящей с их сыном. Примерно это содержание, но другими словами, приправленными виноватым тоном, донес до меня Артур. Чтобы помириться и доказать ей, что я для него ничего не значу, он обещал жене с легкостью меня уволить, что, собственно, и сделал, не глядя мне в глаза и упорно ковыряя несуществующую трещинку на столе.

Я молчала. Всё понятно - хорошего понемножку. Больше не будет долгожданных выходных - моих еженедельных пробников себя в роли матери, не будет нашего общего хохота над любимым «Простоквашино», не будет Стасикиных неожиданных объятий, навеянных переполняющей его любовью и лаской, не будет игры в прятки с постоянным местом засады под диваном, не будет его виноватых шаловливых глаз, еле скрывающих лукавую улыбку, не будет яростных споров из-за непредвиденных покупок и мирных обсуждений его будущей невесты, не будет шутливой борьбы за телевизионный пульт, чтобы выключить наконец рекламу, от которой пухнет голова, не будет его сладкого сопенья на моем плече, когда он, не сумев заснуть самостоятельно, просился ко мне на диван и я радостно соглашалась, и спокойно и счастливо засыпала, зарывшись в его рыжую шевелюру, не будет его плескающегося счастья в глазах по утрам в субботу, когда я приходила после недельной разлуки…

• Мне можно его навещать?

• Конечно, - поспешно пробормотал Артур. – Ты извини, Оль, что так получилось. Да и лето заканчивается… Все равно рано или поздно нам пришлось бы… Она бесится совсем, а я ее люблю.

• Ясно, - сухо сказала я.

Артур протянул визитку.

• Чтоб ее не травмировать, ты звони мне на мобилку. Я по выходным сам буду с ним гулять, будем пересекаться. Можем втроем… В зоопарк там, в кино… Я с удовольствием… - он смутился.

• Ясно.

Больше я Стаса не видела. Четырехлетний ребенок не умеет хранить тайны - он естественно доложил бы маме о наших «встречах втроем», а это могло спровоцировать ещё больший скандал. И я благородно избавила их от повода для потенциальной размолвки. Ценой общения с моим обожаемым подопечным. Единственное, что я впоследствии себе позволяла – это иногда позвонить Артуру на мобильный и, осторожно осведомившись, может ли он говорить, и получив утвердительный ответ, узнать как там малыш.

Через неделю я ужасно захандрила. Я лежала на диване в своей комнате, отвернувшись к стене, и не реагировала на внешние раздражители. Мой преданный Барсик, всегда остро чувствовавший мое настроение, страдал вместе со мной. Чтобы это было заметно, он громко урчал, зарываясь мордочкой в мои волосы на подушке, и этот внутренний моторчик хоть немного отвлекал меня от тягостных мыслей. «Эй, парень, только ты у меня остался», - чесала я ему подбородочек, и он тут же плюхался на пол и переворачивался на живот, доверительно подставляя молочно-розовое пузо под мою руку, мол, хозяйка, раз уж ты всё равно решила меня приласкать…

Неожиданно воскрес мой мобильник, напомнивший о себе полифоническим треньканьем. Звонил Игорь - мой почти бывший молодой человек, который в последнее время с завидным постоянством стал проявлять признаки жизни. Последние две недели он объявлялся обычно, чтобы заявить свои права на меня и мои выходные. Вдруг оказалось, что он скучает, что ужасно хочет видеть, переживает, что я работаю без выходных, и вообще, собирается пригласить меня в подмосковный Дом отдыха на недельку, чтобы обсудить наше дальнейшее будущее. Странно, я в какой-то момент чуть было не решила, что в отношении Игоря словосочетание «наше будущее» уже не употребимо. «У меня будет к тебе предложение», - загадочно проворковал он в последнюю нашу встречу, когда уговаривал меня поехать, и многообещающе закатил глаза.

И это тот, кто два раза посылал цветы моей соседке (не мог запомнить номер моей квартиры), и обижался, что я не реагирую на его знаки внимания; кто не узнаёт мой голос по телефону и каждый наш разговор начинается с «А кто это?»; кого моя мама называет «хам!», потому что он ни разу не обратился к ней по имени-отчеству; кто видит идеал женщины в виде формулы «босая-беременная-на кухне», и кого я никогда всерьез не считала настойчивым ухажером и долговременным воздыхателем. Справедливости ради стоит заметить, что Игорёк мой был не так уж плох: умный, симпатичный, обеспеченный, с серьезными намерениями, только вот память подкачала, но это дело поправимое, вызубрит он уж как-нибудь имя моей мамочки. А что касается босой и беременной, той, что на кухне, то по второму пункту у меня после знакомства со Стасом практически нет возражений.

• Я взял путевки, - доложил Игорь взволнованно-весёлым голосом, под аккомпанемент чьего-то клаксона – он обожал разговаривать по телефону за рулём. - Ты теперь не сможешь отказаться. Бери отпуск, солнышко, выезжаем пятнадцатого. Это даже не обсуждается. Тебе давно пора отдохнуть от всех твоих переживаний. Так что даже не думай – рванём, отдохнём, только ты и я…. Эй, алло?

Ну что за манера! Если ему каждые десять секунд не мычать в трубку, обозначая свое присутствие, он начинает нервничать и вопросительно алёкать, проверяя наличие собеседника на том конце провода.

• Да здесь я, Зай! Слушай, ты только не удивляйся, задам два вопроса, а по твоим ответам решу – еду ли я с тобой отдыхать, идёт?

• Ну, давай, - напрягся он.

• Как зовут мою маму?

• Нина Ивановна, - со школьной старательностью и подозрительной готовностью ответил Игорь и пугливо переспросил. – А что?

• Ничего. А какой твой любимый мультфильм?

• «Простоквашино», - расплылся он и тут же запереживал. – А что?

• Ничего, - я улыбалась.

• Ты странная, - с нежностью прокомментировал Игорь и, демонстрируя завидную деловую хватку, уточнил. - Едем?

- Подожди, ещё один, последний вопрос, бонусный: «Станислав Игоревич» здорово звучит?

Он на секунду задумался.

- Ты беременна?

- Нет пока. Но не отвечай вопросом на вопрос и с этого момента никогда больше не разговаривай за рулём. Я волнуюсь за тебя. Обещай, что не будешь?

• Обещаю, солнце. Ну, тогда пока! Извини, но моя девушка против того, чтобы я разговаривал за рулём, а я сейчас за рулём. Целую.

Он перезвонил через минуту, когда припарковался. Наш разговор состоял из двух фраз и со стороны напоминал шпионскую шифровку.

• «Станислав Игоревич» здорово звучит.

• Выезжаем пятнадцатого.

ОСА